Кунцево и Древний Сетунский Стан

стр. 259-269

ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

В то время один из мазиловских стариков рассказал нам, что старый дуб давно был разбит молниею, что беседка была устроена управителем, а баба привезена по приказанию помещика из какой-то его степной вотчины. О самом Городище он рассказывал, что с левой, юго-западной его стороны существовала когда-то церковь, которая провалилась, ушла в землю совсем и с крестом на главе, что при ней было большое кладбище и много надгробных камней; что помещик при постройке оранжерей почти из одних таких камней выложил фундаменты; что церковь и с городищем принадлежала Саввинскому Звенигородскому монастырю и там надо отыскивать все сведения об этом месте. Очевидно, что предание старожила о Саввинском монастыре основывалось на какой-либо древней записи, хранившейся у Нарышкиных, и по сходству имени смешивало Саввинский Звенигородский монастырь, как более известный, с Саввинским монастырем, существовавшим в Москве, у Девичьего поля, к которому в действительности Кунцевская местность была некогда приписана.
Оставшиеся могильные камни с верхней стороны были украшены простою резьбою, рисунок которой очень часто встречается на таких же памятниках XVI и XVII столетий. На некоторых вверху этой резьбы сохранялись совсем стертые надписи в четыре строки, и на одном вначале довольно явственно значилось: «Лета 7065-го (1557 г.) преставися». Следовательно, кладбище существовало в XVI столетии.

Предание о существовавшей здесь церкви вполне подтверждается межевою описью Кунцева 1649 г., где прямо говорится, что здесь находилась церковь Покрова Богородицы «что на Городище», посреди Заразов, то есть береговых обрывов. Вся эта береговая глухая местность с своими Заразами, кручами и обрывами вплоть до деревни Ипской (ныне липовая роща) называлась еще Плуткиным, вероятно, от глагола плутать, то есть блуждать, не зная дороги и выхода. Быть может, в XV веке, когда боярин Петр Константинович отказал московскому монастырю Саввы упомянутую деревню Ипскую вместе с Олферковым, эта самая пустошь Плуткино и называлась Олферковым и в то время была жилою деревнею, ибо именем пустоши всегда означалось оставленное вотчинное жилье. Но в какое время на Городище была построена церковь, об этом, как и о самом Городище, не встретилось нам известий раньше 1649 г. Да и в этот год собственно о церкви вовсе не упоминается и обозначается ее именем только церковная земля.

Мы уже говорили, что в XVI столетии близлежащее село Крылатское было любимым заездным местом царя Ивана Васильевича Грозного. Очень вероятно, что в то время и ближние к нему местности были населены больше, чем в XVII столетии, то есть после Смутного времени, которое тем особенно и знаменито, что опустошило подмосковные дачи из конца в конец. Очень вероятно, таким образом, что церковь на Городище могла быть построена тоже в XVI веке, если еще не раньше, так как для множества окрестных небольших деревенек, от которых после остались одни пустоши, было необходимо иметь Божий храм поближе к своим местам. Старинное же Городище для такой постройки представляло все удобства, так что с такою же вероятностью мы можем относить постройку здесь церкви к первым временам заселения этой подмосковной стороны, то есть к XII или, по крайней мере, к XIII столетию. По Русской земле мы встречаем очень много церквей, точно так же построенных на старинных Городищах.
С именем: Городище теперь навеки связано имя Ходаковского, который первый, так сказать, открыл нам эти памятники и с особенным увлечением один из первых же заговорил о кровном единстве всяких народных древностей и памятников быта у всех славянских племен. В этом случае он является достойным предшественником Шафарика. К сожалению, как часто у нас случается, неблагоприятные обстоятельства не позволили ему окончить задуманных работ, и мы знаем их больше со стороны замысла и меньше со стороны законченного исполнения, которое нам представляет только лишь сборник заготовленных материалов. Тем не менее, Ходаковскому первому принадлежит правильная постановка исследований о древнеславянской географии в связи с историею всего быта.

«Первый период нашей Истории, — говорит он в своем «Плане путешествий по России для отыскания Древностей Славянских», — находится еще в нашей Географии или, лучше сказать, в названии наших земель, наших округов, городов, весей, озер, рек, полей и лесов дремучих. Как оби­таемые, так и неспособные к жительству, плодородные и дикие места, возвышенные горы и низкие луга, словом, целая поверхность земли нашей была зрелищем первых деяний Славянских. Она еще сегодня может быть достоверным свидетелем тех времен, ежели обратимся к ней для исследования истины. Взглянем только на целый ряд урочищ — некоторых слов коренных, которые покрывают все пространство земли нашей... Сколько будет слов языческих, однозначащих и непонятных выражений... Такие только слова могут доказывать древнейший признак единства наших предков. Многие из них существовали еще в язычестве при мнимых началах Руси, Киева и прочего. Тот же самый словарь находится в сельских песнях, преданиях, чародейских таинствах, врачебной и естественной науке простолюдинов...»
В плане своего путешествия он ставил необходимость осмотреть самые места, где жили разнородные племена древней Руси, обратить внимание на главные наречия провинциальные, как далеко простираются, в чем состоит их разница и что могло уцелеть в них от древнейшего Славянского: узнать также разницу в одежде, в строении домов, в земледельческих снарядах: собрать имена звездам и природе, то есть всяким предметам естественной истории; замечать обряды свадебные, игры, песни, суеверия и тому подобное, собирая в то же время и всякие вещевые и письменные памятники древности.

Но главный интерес этого плана останавливался на Городищных насыпях, которым Ходаковский придавал особое значение и объяснял их как сооружения, посвященные многобожию, указывая вместе с тем, что этими памятниками узнаются и определяются границы славянских поселений, что где их нет, там, значит, не было и славянских жилищ. Он сви­детельствовал, что такими Городищами покрыто все пространство земли от Уральских гор и Камы, на запад до Ельбы и верховьев Дуная и от Северной Двины, на юг до Балканских гор и Адриатического моря, то есть по всем землям Славян; что они находятся у нас почти на каждой квадратной миле, и повсюду между собою единообразны: что они то же. что Гартены у немцев или Керемети у нашей мордвы.
Он собрал до 7 ООО названий разных урочищ, встречаемых вблизи Городищ, и этот Словарь Славянского Городства так его увлек, что повсюду он стал видеть какую-то правильную таинственную черту и повсеместное согласие, руководившее устройством этого Городства. «Несколько лет я странствовал и размышлял, — говорит он. — пока не получил все названия, общие у славян, пока не сообразил, что так назы­ваемые Городок, Городец, Городно, Городня, Городенка и Городище есть одно и то же, и где уцелели, все сходствуют между собою в наружных признаках».

Но ему еще не было известно, в каком отношении к этим Городищам остаются окружающие их урочища. Осматривая Тверскую сторону по планам и на местах, в Осташковском и Ржевском уездах, он сделал новое для себя открытие, именно, что «все названия вокруг Городищ имели к ним отношение и показывали вместе какой-то порядок». «Чем дальше я углублялся в Россию, — замечает он, — тем более утверждался в мысли, что какие-то правила были руководством для славян учредить одинаковые везде Городища, в избранных к тому красивых местах, и окружающим их урочищам дать одинакие названия... Я начал употреблять циркуль с размером по масштабу: например, меж двух городков, находящихся часто в расстоянии 8 верст (старых, семисотных), сделав посредине мысленный предел, рассчитывал по оному все урочища, которые окружают в особенности тот и другой городок. Оказалось, что та и другая черта заключали одинакие названия; в иных местах явились, по-видимому, несогласные, но существенно в одном значении. Сей ряд одинаких и заменяющихся урочищ при городках наблюдал я беспрерывно в путешествии из Твери и при рассмотрении межевых планов 21 губернии. Сравнивал при этом карты западных и южных славян и то же самое открывал везде в удивительном согласии... Следствием таковых опытов и соображений, сколько раз удалось мне в бесчисленных местах отгадать при таких окопах по 10 и более названий, вступивши в беседу с старожилами. Сколько раз сии старожилы были поражены сим явлением, для них необыкновенным!»

Изучение городищ на самых местах привело Ходаковского к следующим заключениям, которые указали ему неизменные условия, руководившие повсюду сооружением таких насыпей: 1) Городища находятся вооб­ще в прелестных избранных местах, имея вход с востока, летнего или зимнего. 2) Составляющий городище вал насыпан из одного чернозема, с вершины до самой подошвы. По фигуре городища разнообразны; по большей части они круглы, но встречаются полуциркульные, квадратные, по­луквадратные (на прямых берегах) и треугольником, на острых мысах, что вообще зависело от местного удобства при их сооружении. 3) Во всех таких городищах внутреннее, то есть окруженное валом, пространство незначительно; на нем едва могут поместиться два крестьянские жилья. 4) Вокруг городищ на четыре версты постоянные урочища, то есть повторяющиеся имена разных урочищ. 5)

Вверх
Известное, то есть неизменное, расстояние от других городков, в 4-х, 6-ти, 8-ми старых верстах (семисотных) или около того, смотря на полосу и почву земли и другие выгоды, способствовавшие первым поселениям. 6) Городища стоят уединенно или порознь, и изыскателю не случилось видеть 2-х или 3-х городков на одной версте, что, конечно, с жилыми или укрепленными случайно во время войны местами издревле могло бы нередко встречаться. Затем, в окрестнос­тях, никогда не бывших театром военных действий, и в областях, которые менее подвергались неприятельским опустошениям, сии городки окружены условными названиями (урочищ) богов, чинов, славленья или моль­бы, всесожжения, прорицаний, игр, пиршеств, закалаемых животных и тому подобного. Во множестве сих урочищ есть около 100 прилагательных имен к городкам, которые показывают их качества и назначение, например, Божиграды, Святограды, Верограды, Ротграды (рота—присяга), Любеграды, Славгородки, Райгородки и прочие.

Вообще у Ходаковского при изучении городищ и окружающих их урочищ главною руководящею мыслью было то, что он почитал их сооружениями языческого богослужения, языческими капищами и с этой точки зрения объяснял и каждое урочищное имя, которому всегда придавал мифическое значение. Естественно, что по этому пути он мало-помалу удалился в область очень туманной кабалистики, как он сам иносказательно обозначал еще неясную систему своего Городства. Приведя примеры различных сочетаний разноместных урочищных имен, вроде Белые боги. Белые гости, Белоголовы, Белославы, Беломиры, Белоозера, Белостоки и также: Черные боги, Черные гости, Черноголовы, Чернославы, Черноозе-ра. Черностоки и так далее; или оборотные Беломир, Миробел, Радгость, Гостерад и тому подобное, также удвоенные Белобел, Черночернь, Холохоль. Славослав и прочие; приведя такие примеры и вообще указывая на присутствие какой-то единой мысли, сокрытой во всех этих урочищных именах, он заключает: «Сия словесная кабалистика на земле нашей есть один из важнейших предметов для историка и филолога, ибо в ней скрывается первое учреждение наших предков и первое начало нашей лингвистики».

В другом месте он говорит: «При обозрении всех насыпей на земле нашей и всей ее номенклатуры с помощью летописей и наших диалектов народных (наречий) мы откроем новый свет, который озарял первую эпоху славян. Найденное, хотя еще не увенчано счастливым концом, — отме­чал он впоследствии, — однако ж пленяет меня тем, что оно везде согласно, везде показывает однофамильный, единоверный народ, и устроение сей мысли на таком пространстве земном (у всех славянских племен) есть вещь необыкновенная».
Филологическая кабалистика, под указку которой всегда так легко попадает фантазия каждого изыскателя древности, лучше всего выразилась у Ходаковского в объяснении им слова город. Раскрывая первобытное значение этого слова, он заставляет читателя перенестись мысленно в эпоху славян, которые, по общей системе идолопоклонства, совершали обряды на высотах и горах, где их всесожжение, очищение, прорицание, пиршество, капище или скопище не могли производиться без огня, как и без воды. Он, таким образом, соединяет в одно понятие следующие слова:
Гора + Род = Гора родовая, народная, сборная. Горь, гарь, гореть + + Род = горение, сожигание, народом производимое. Это был одним словом Город.
В этом толковании заключается весь смысл так называемой Системы городищ Ходаковского, и той таинственной везде согласной черты, той Системы Славянской и Словесной Кабалистики, на которую в разных местах своего труда он постоянно указывает. Очевидно, это было излишнее увлечение своими открытиями и своею мыслию.

Ходаковскому указывали его увлечение, но без надлежащего внимания к его открытиям, в которых, несмотря на увлечение, существует весьма серьезная основа для дальнейших исследований. Калайдович отнимал всякую вероятность в мифологическом значении городищ. «Не оспариваю, — говорит он, — что места славянских жертвоприношений и кумиры были на возвышении, могли окружаться валами, что в числе Городищ найдется несколько таковых мольбищ; но решительно утверждаю, что большую часть оных составляют ограждения городов, селений и крепостей...»
Скудость письменных свидетельств о городищах (а в них-то Калайдович только и веровал, не придавая никакой цены этнографическим свидетельствам) заставила его взглянуть довольно поверхностно на Славянскую Систему Ходаковского; так же поверхностно он обозревал и самые Городища на местах и потому дал возможность Ходаковскому во многом опровергнуть его возражение блистательно или, по крайней мере, с большими основаниями, так что замечания Калайдовича не только нимало не поколебали этой Славянской Системы, но подали повод изыскателю еще больше укрепиться в ней. Ходаковский постоянно одно только и повторял, что Городища, Городки суть наши языческие священные ограды и никогда не были военными или городскими и сельскими укреплениями, ибо, наоборот, находились особо, отдельно именно при таких укреплениях.

По его словам, сам Калайдович начертил своим археологическим пером и Кунцевский городок, о котором сам же заметил, что он имеет один только вход с востока. Нам неизвестно, как Калайдович описал Кунцевский городок, но, конечно, ни одно из городищ своим положением в глухой чаще леса и вообще своею природною обстановкою не может в такой степени уносить наше воображение в эту таинственную, мифическую, заманчивую Славянскую Систему Ходаковского, как именно городище Кунцевское. Здесь возражения и сомнения Калайдовича опровергаются на каждом шагу. В самом деле, могло ли это городище служить военною крепостцею и что оно могло защищать, когда вокруг повсюду существовали места более удобные и более стратегические для военных укреплений, в полной мере командующие над этою самою местностью. Не могло оно служить и местом для простого поселения, ибо вокруг повсюду места для селитьбы были несравненно удобнее и рядом же на горе еще в XVII столетия существовала деревня Нагорное, а по речке Хвилке в Haчaлe XVII столетия было уже несколько пустошей, то есть оставленных поселений, и, кроме того, стояла деревня Кунцево, после также оставленная и обратившаяся в такую же пустошь. Кому надобна была для обыкновенной селитьбы такая непролазная трущоба и чаща с крутым и непроходимыми подъемами от реки, следовательно, от воды и с такими же подъемами к паханому полю, то есть ко всякому хозяйскому угодью?

Вверх

Ясно, что если и было здесь жилье, поселение, то оно ни в каком случае не могло принадлежать к обыкновенным жилищам человека. Это было жилье чрезвычайное, необычное, для устройства которого в таком именно уединенном и скрытном месте существовали причины особые, выходившие из обычного порядка в жизни первых обитателей этого края. До половины XVII столетия здесь на городище существовала церковь Покрова Богородицы. упраздненная, быть может, еще раньше, ибо городище в это время только числилось церковного землею Покрова Богородицы. По какому случаю была построена церковь именно на этом городище, когда известно вообще, что церкви стави­лись на высоких местах, на всей красоте, как говаривали поселяне, чтобы со всех сторон и издалека Божий храм всем был видим. Здесь же он должен был находиться под горою, например, внизу от деревни Нагорного. Опять, следовательно, были особые причины, указавшие это место для сооружения храма. Припомним, что еще со времен св. Владимира христианские храмы ставились на месте языческих требищ и сам наш просветитель Истинною Верою сооружил в Киеве церковь св. Василия на языческом холме, где тогда стоял «Перун древян, а глава его серебряна, а ус злат», где стояли Хоре, Дажь-бог, Стрибог, Симарьгла и Мокошь. где жряху им, творяху потребы князь и людье, нарицая их богами, привожаху сыны своя и дщери и жряху бесом, оскверняху землю требами своими»...

Приняв св. крещение, св. Владимир повелел рубити церкви и прямо указал поставляти церкви по местам, «идеже стояху кумири». Это был его святой завет, который повсюду, во всех местах и соблюдался при распространении Веры.
Если мы припомним это важное для нас свидетельство летописи, то можем допустить очень вероятное предположение, что сооружение на Кунцевском городище церкви Покрова относится к тому давнему времени, когда еще памятны были здесь следы язычества, когда это место у окрестного, хотя бы уже и христианского, населения все еще памятовалось какими-либо суеверными чествованиями и потому, быть может, вызвало повод освятить его построением Божьего храма. Как бы ни было, но построение храма на городище, во всяком случае, может указывать, что здесь некогда в действительности совершались языческие требища. И до сих пор в весенние и летние праздники, особенно на Троицкой неделе, здесь иногда собираются окрестные поселяне играть песни и водить хороводы. В сороковых годах пишущий эти строки сам был свидетелем, как в Троицын день из деревни Терехова, с той стороны реки, толпа ребятишек и девочек с зелеными венками на головах и в руках приблизилась против самого Городка к берегу, побросала венки в реку, долго глазела на них, куда понесла вода, и потом удалилась.

Эта неожиданная картина прямо перенесла нас в глубокую славянскую древность. Зачем венки следовало бросать в реку именно перед Городком, когда в деревне есть свой ближайший берег реки? Быть может, это была случайность, а быть может, сохраняется в деревне и до сих пор память о том, что Троицкие венки бросать в воду почему-либо важнее только в этом месте. Вообще такие городки у окрестных поселян нередко и до сих пор служат сборным местом для весенних хороводов. На Дьяковском Городке под селом Коломенским мы тоже однажды застали такой хоровод. Сам Калайдович свидетельствует, что на Мячковский курган у Боровского перевоза (через Москву-реку) в Троицын день также собирается множество окрестных жителей и проводит время в ликованиях и что, по преданию, и на этом кургане стояла некогда церковь.

Очень понятно, почему Ходаковский мог так увлекаться своею системою: она давала ему постоянно новые точки опоры. Так, например, относительно известного расстояния городков друг от друга подтверждение находим и вблизи Кунцева. По прямой линии на запад от Кунцевского Городища, под селом Подушкиным существует тоже Городище, на речке Кобылене, как сказала нам одна старуха из деревни Раздоров, о котором Ходаковский не имел сведения. От Кунцевского оно в расстоянии 11 верст или в 8 верстах семисотных, как считает Ходаковский. В таком же почти расстоянии от Кунцевского прямо на восток находится Кремль, который точно так же возник из древнейшего Городища, выходившего углом на запад при впадении речки Неглинной в Москву-реку и имевшего, следовательно, естественный вход с востока.

Мы не видали Подушкинского Городища и не знаем, с какой стороны оно имеет свой вход, но, судя по его положению между оврагом с запада и паханым полем с востока, и оно должно иметь тоже восточный вход. Весьма значительно для системы Ходаковского и то обстоятельство, что Подушкинское Городище точно так же устроено в глухом месте, в двух с половиною верстах от Москвы-реки и в стороне от окружающих очень удобных мест для поселения и для военных действий. Почти в таком же расстоянии от Кунцевского Городища прямо на север находится Городище под Тушиным, на ржавце, близ реки Всходни. В двойном расстоянии от Кунцевского Городища, в 22 верстах прямо на юг, есть деревня Городец на реке Сосенке при впадении в нее с запада оврагов. Надо полагать, что и там где-либо найдется Городище, да немудрено, что и в промежуточном расстоянии в ту и в другую сторону тоже могут открыться следы Городка. Можно также предположить, что существовало или и существует Городище где-либо около Орлова, вблизи которого существует старый погост Покровский.

Не совсем только ясно у Ходаковского его утверждение, что вокруг городищ на 4 версты постоянно встречаются одинакие урочища: «божественные, чиновные, жертвенные, любовные, природные, земледельческие» и тому подобные. Судя по собранному им Словарю таких урочищ, должно заключить, что не у каждого городка встречаются одинакие названия, о чем, кажется, Ходаковский и не думал. По-видимому, он разумел только, что вообще при городищах или, говоря общим словом, при Городстве, в области Городства, открываются постоянно одни и те же имена урочищ, несмотря на расстояние, на отдаленность друг от друга губерний и областей и на различие племен; что в этом отношении Великая, Малая, Белая Русь. Польша. Червоная Русь или Галиция, Болгария. Сербия и все старобытные поселения славян представляют удивительное единообразие и согласие, «как бы чароейское дело, которое должно произвести впечатление в нашем уме».
Однако ж из его рассказов видно также, что и особо при каждом городище должна существовать как бы особая система в именах урочищ, которая служила характеристикою того или другого назначения этого городка при первоначальном его устройстве или показывала характеристику его местоположения. «Затвердивши в памяти те слова, — говорит Ходаковский, — которые чаще попадаются в четырехверстной окружности городков, мог я несколько угадывать, особенно в разговоре с старожилами, которые потому признавали меня своим уроженцем, тутошним...» Он угадал таким образом в Дмитровском уезде при селе Городке — Радонеже урочище Белые боги, настаивая в разговоре с крестьянами, что должно быть там в числе урочищ прозвание с словом бог или буг, в начале или в окончании слогов. Вообще он утверждал, как упомянуто, что городки окружались на четыре версты одинакими урочищными славянскими именами.

Это можно отчасти приметить и при сравнении двух городищных местностей, Кунцевской и Подушкинской. Мы упоминали, что Подуш-кинское Городище находится при речке Кобылене. Верстах в 5 от Кунцевского Городища под бойнею у Дорогомилова кладбища есть Кобылий враг. Под Городищем у Соколова на Всходне есть Кобылья Лужа, так как под Городищем самого Кремля, в одной версте, в Зарядье, есть Кобыльское (два питейных дома). От Городища на Яузе в двух верстах тоже Кобыльское, Никола в Кобыльском*. В топографическом отношении Кобыльское значило Мокрое, и потому в Зарядье церковь Николы прозывается Мокрое, а питейный дом по-народному: Кобыльский. Таким образом, имя этого урочища представляет черту не мифологическую, а топографическую, как и множество других урочищ. Топографическая же черта у одноплеменного народа, говорившего и мыслившего на одном языке, конечно, всегда должна обозначаться и однородным именем.
Во всяком случае, Урочищный Словарь Ходаковского если и не дает прямых и положительных свидетельств именно о языческом богослужебном значении городищ, то он вполне может доказывать, что эти городища были памятниками славянского житья-бытья на всем пространстве, где урочища звучат по-славянски.
А насколько важно собрание этих имен для разрешения многих других вопросов, наиболее положительных, так это доказал сам же Ходаковский в своей статье: «Пути сообщения в древней России», где очень внятно раскрыты передвижения древних наших князей и пункты сообщения между речными и лесными областями.

Названия урочищ, особенно рек, могут указать также границы и распространение того или другого славянского племени, могут раскрыть посреди славянских поселении следы первобытных древнейших обитателей страны, причем выясняются и те условия, которые способствовали происхождению такого множества городищ.
Городища своею историею увлекают нас, как мы упомянули, в глубокую, незапамятную древность и далеко распространяют горизонт наших познаний о начале Руси, о начале первых славянских поселений в этой стране. Вот почему уже Ходаковский высказывал положительные сомнения, что Русская История начинается будто бы с IX века.
Даже и VI век, когда впервые стало разноситься и славиться имя славян, тоже, не первый век, не только в истории западных или южных, но даже и восточных славян, из коих потом образовалось Русское государство. Мы имеем некоторые основания отодвинуть границы нашей пер­воначальной истории даже ко временам Геродота, то есть к половине пятого века до P. X., а по одному его свидетельству даже и ко временам Дариева похода на скифов или же к концу VII века до P. X.

Вверх

Нам кажется, что стоит только отойти от сухой буквы летописных, да и то позднейших свидетельств о славянах и вникнуть в истинный смысл именно Геродотовых сказаний о Скифии, тогда легко поймем, что первым нашим летописцем был не славянин Нестор, а сам отец истории - Геродот. Известно, что он описал Скифию и быт народов, населявших в его время все европейское пространство нашей Русской земли. Мы не будем входить здесь в подробности, которые представим в другом месте, и скажем только, что по описанию Геродота южные черноморские земли Руси были населены на восток от Днепра кочевыми племенами, скифами и савроматами, а по самому Днепру и на запад от него племенами оседлыми, земледельческими, которых, живших у самого Днепра. Геродот тоже называет скифами, а других, живших западнее, по Бугу и Днестру, другими именами. Из этих имен одно очень любопытно — это алазоне. которые жили по Бугу, где Буг сближается с Днестром. Если отдаться словесной кабалистике, то в алазонах мы можем очень ясно расслышать имя славян, а если не славян, то галичан (древних угличей). ибо впоследствии здесь же, на самом этом месте господствует имя Галицкого русского княжества.

Но для нас в свидетельстве Геродота очень важно только одно, что по Днепру и на запад от него жили племена земледельческие, и вот на этом основании мы имеем возможность допустить, что эти земледельцы были не кто иной, как именно славяне. Нам скажут, что этого доказать ничем нельзя. Мы ответим, что этого и опровергнуть также ничем нельзя, а доказать хоть немного можно тем, что на тех же самых местах в VI веке по P. X. живут положительно одни славяне, и живут многочисленно и глубоко к северу. Об этом говорят современники той эпохи, и это известно за неоспоримую истину всему ученому свету. Славянское предание, передаваемое нашим первым летописцем, утверждает, что родиною славян был Дунай: от Дуная они пошли и расселялись в разные стороны. Надо полагать, что это было в незапамятное время.

По крайней мере, еще при Геро­доте, выше к северу от алазон, в нынешнем Полесье, в Волынской и Минской губерниях, жил народ невры, который славился у греков тем. что умел оборачиваться в волков. В тамошних местах и теперь крепко веруют, что это дело возможное. При этом в тамошних местах, в Польше, целая сторона называется Нурскою и есть урочища и реки с таким же названием, на­пример, под Овручем течет река Нории. Словом сказать, ученые уже прямо указывают, что эти невры или норы, нуры были славяне; да и наш первый летописец говорит, что в древности славяне назывались норици. Геродот в своем описании Скифии приводит одно очень важное для нас событие из истории этих невров. Он говорит, что десятка на три лет раньше Дариева похода на Скифию невры переселились в землю вудинов, по той причине, что в их прежние обиталища наползло множество змей из северной страны и жить там стало невозможно. Подобные легенды в древних сказаниях встречаются нередко. Иносказательно они могут объяснять очень простое событие - нашествие чужого племени, которое вытесняет или изгоняет с своих мест прежних жителей.

Вверх