Кунцево и Древний Сетунский Стан

стр. 193-203

ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

По западной границе Сетунского стана расположены:
От Окулова (на большой дороге) на север к Москве-реке, в 4 верстах. Лайково-Мелтехино, на овраге, старинная вотчина князя Юрия Дмитриевича Хворостинина, в 1678 г. принадлежавшая князю Борису Алексеевичу Голицыну, близкому человеку Петра Великого.
Дальше еще на 4 версты, близ Москвы-реки. Усово. Спасское тож: в 1627 г. село с деревянною церковью Спаса, клетски. с приделами Михаила Малеина да Федора Стратилата, вотчина князя Федора Сидкого. потом в 1846 г. вотчина боярина Глеба Ивановича Морозова, а в 1678 и 1704 гг. стольников Ивана и Михаила Афанасьевича Матюшкиных. Из 10 его пустошей примечательны Любятина на пруде. Болотова у болота и «Городище на реке на Москве, усть речки Медвенки».
Затем, в той же местности версты на 4 ближе к Москве. Подушкино, в 1627 г. село, Рожествено тож, на овраге, у речки Самынки. с деревянною церковью Рождества Богородицы и приделом Покрова, клетски. В XVI столетии оно было вотчиною Семена Висковатого: потом им владел московский гость Иван Гаврилович Сверчков, род которого известен и в XVII столетии. Один из его потомков построил церковь Успения на Покровке. В 1678 г. Подушкино находилось в вотчине окольничего Матвея Богдановича Милославского и в его роде у сына Алексея оставалось и в начале XVIII столетия, 1704-1709 гг. В одной версте на запад от села, за речкою Самынкою, находится древнее городище.
От Подушкина недалеко — Шульгине, в 1627 г. сельцо на пруде, некогда принадлежавшее боярину Ивану Васильевичу Голицыну, погибшему в Смутное время за прямое стоянье против Поляков и изменничьих интриг других бояр. В 1627 и 1646 г. оно принадлежало окольничему Льву Ивановичу Долматову-Карпову, а потом в 1678 г. монастырю Саввы Сторожевского.

Раздоры, деревня на речке Шаченке, в 1704 г. находилась за стольником, а впоследствии очень знаменитым верховником князем Дмитрием Михайловичем Голицыным; ему же досталась за женою от князя Якова Никитича Одоевского прежнего вотчинника (1678 г.). Князь Голицын был владельцем и села Архангельского, которое он первый стал устроивать с барскою широтою и великолепием*.
В двух верстах к северу от Раздоров находится деревня Дубровка — Поповка, принадлежавшая в XVII столетии ключарю Успенского собора

Якову Иванову. Она тогда обстояла из одного только двора и при переписи в 1704 г. совсем пропала. «Той деревни, по нынешнему наезду, — отмечено в писцовой книге, — не сыскано и Сетунского стану старосты и крестьяне нигде не указали и кто ею владеет не сказали». В старину подобные пропажи очень часто случались.
Речкою Медвенкою, с городищем на ее устье, Сетунский стан отделялся от Медвенского, в котором ближайшие селения принадлежали Сарыево Родиону Матвеевичу Стрешневу; Перхушково, откуда вытекает Медвенка, князьям Черкасским; Соларево, Солословлево тож и Бузаева Федору Ивановичу Шереметеву с родичами (Бузаевой прежде владел дьяк Елизар Вылузгин; тогда в ней была и церковь св. Троицы); Денисове—Знаменское, в начале XVII столетия принадлежавшее Алексею Луговскому, а после боярину Кириллу Полуектовичу Нарышкину, потом боярину Борису Ивановичу Прозоровскому, которого брат Петр Иванович владел селом Петровским на той стороне Москвы-реки, вблизи Ильинского.
Северный угол Сетунского стана, округляемый Москвою-рекою, в котором теперь находятся селения: Рублево, Луг, Мякинино, Строгино, Троицкое, в начале XVII столетия принадлежал частию боярам Романовым, частию князьям Лыковым. Именно Острогано находилось в вотчинных землях великой инокини Марфы Ивановны, матери царя Михаила Федоровича, вместе с селом Хорошовым и Щукиным на том берегу Москвы-реки и Крылатским на этом берегу.
Село Троицкое-Лыково, на Москве-реке, некогда было деревнею Черевково и пожаловано с окрестного местностью при царе Василье Шуйском в вотчину за службу, за Московское осадное сиденье князю Борису Михайловичу Лыкову из его же прежнего поместья. После того Лыков выстроил здесь деревянную церковь Троицы (клетски); назвал деревню селом Новым Троицким, а деревню перенес на место старого села Троицкого, где она и теперь находится под именем Черепкова. К этому Новому Троицкому принадлежал починок, что прежде была пустошь, Верхнее Рублево, которую Лыков купил в 1620 г. у князя Ивана Вишневецкого; также пустошь Лукино, теперешняя деревня Луг.

После Лыковых их вотчина поступила в дворцовое ведомство, откуда в 1690 г. сентября 1 была пожалована боярину Мартемьяну Кирилловичу Нарышкину, а в 1698 г. января 11 по имянному указу справлена за боярином Львом Кирилловичем и его матерью, вдовою Кириллы Полуектовича, боярынею Анною Леонтьевною, матерью царицы Наталии Кирилловны. В 1704 г. состав этого владенья заключался в селе Троицком, в котором было две церкви. каменная во имя Троицы и деревянная во имя Успения Богородицы, и в деревнях Черепковой, Рублевой, Мякининой, Луки, Острогано с часовнею на старом кладбище. О дальнейшем переходе этой вотчины скажем ниже.

Приближаясь от этих мест вниз по Москве-реке, к Кунцеву, встретим на пути древнее село Крылатское (Крылацкое). на Москве-реке и на речке Меленке, с деревнею Татаровою. В 1423 г. оно принадлежало великому князю Василию Дмитриевичу, а прежде было за каким-то татаром, оставившим свое имя в названии деревни Татаровой, бывшей в 1572 г. селом же. Со времени Василия Дмитриевича Крылацкое постоянно находилось в числе государевых вотчин и было очень любимо царем Иваном Васильевичем Грозным, который, возвращаясь по этой дороге из Волока-Ламского или Можайска, всегда в нем останавливался. При нем оно называлось Крылецким и в духовной царя, 1572-1578 гг.. было отказано царевичу Федору, второму сыну, который после был царем.

В 1554 г. осенью на возвратном пути из объезда в Клинские леса, на Волок и в Можайск, царь останавливался в Крылацком по случаю освящения в нем церкви.
В 1563 г. в Крылацком же встречал царя младший сын Федор при возвращении из Литовского очень счастливого похода когда завоеван был Полоцк. 20 марта здесь был большой пир, а на другой день, когда государь выехал в Москву и ехал Крылацким полем, к нему явился боярин Траханиотов с новою радостью, что Бог даровал царице сына Василия, который, однако, скончался младенцем через 5 недель.
В конце XVI и в начале XVII столетия Крылацкое с Хорошовым принадлежало боярам Романовым, как можно судить по указанию что оно числилось в вотчинах инокини Марфы Ивановны, матери царя Михаила Федоровича и супруги Федора Никитича, а потом Филарета — патриарха. Таким образом, при царе Михаиле оно снова поступило в дворцовые вотчины. В 1680 г. в селе стояла деревянная ветхая церковь Рождества Богородицы, построенная исстари, быть может, еще при царе Иване Грозном. В Хорошове со времен царя Михаила существовал деревянный царский дворец подле церкви, в котором во время охотничьих отъездов цари часто останавливались и выезжали нередко сюда на летнее временное житье.

Остается упомянуть о деревне Мневники на том берегу Москвы-реки против Крылатского, которая в старину тоже была дворцовая и прозывалась Ехаловым. В ней жили государевы рыбные ловцы и ничем больше не были обязаны, как только ловить на государев обиход на Кормовой дворец рыбу Мни, отчего, вероятно, и деревня стала прозываться, с ловцами заодно, Мневниками. В 1646 г. в ней было 16 дворов ловецких, людей 42 человека, двор бобыльский с 3 человеками и двор нищенский. Она и поселена была на урочище Мнявнильем Истоке.
Общее обозрение и изучение древнего Сетунского стана приводит к следующим сведениям: кроме указанных главных поселений, в нем было множество так называемых пустошей, то есть оставленных, запустелых мест прежнего населения, прежних деревень, которые, состоя, по старому обычаю, из одного или двух — трех дворов, были рассыпаны повсюду и показывают, что если население не было густо, то было повсеместно, на всякой сколько-нибудь удобной для хозяйства местности. Это же подтверж­дают и рассеянные купы курганов, а вместе с тем и нередкие городища, как древнейшие пункты защиты и надежные убежища для окрестных деревенек, уходивших от опасности в эти заветные трущобы.

Многочисленность однодверных поселений, каким вначале было и само Кунцево, обнаруживает, что в древности весь Сетунский стан был покрыт непроходимым лесом, в котором первобытное население пролагало себе дорогу для удобств жизни посредством росчистей леса для новой пашни, что в собственном смысле и обозначало деревню. В первобытное время это слово могло означать именно лесное местожительство, так как и целое славянское племя, жившее в лесах, называлось тоже: Древляне, иначе Деревляне, Дерева. Но корень этого слова, как основательно толкуют, скрывается в глаголе драть, деру*, что в глубокой древности, по смыслу многих производных слов, значило ронить, сечь, расчищать лес, откуда дрова и отсюда же областное слово дор, то есть расчищенное место в лесу для пашни, росчисть, а также и двор — поставленное на этой росчисти жилье; дерть и дерти прямо означают место срубленного леса с кустарником от пней, сечу. Драть вместе с тем значит вспахивать целину; а следовательно, и пролагать дорогу.

Все это приводит нас к той отдаленной древности и к тем первозданным условиям быта, когда способ жизни для обитателя наших лесных пространств заключался единственно только в устройстве лесной росчисти, в вырубке леса и для пашни, и для сенокоса, и для двора, и для проезжей дороги. Эта-то росчисть, добытая вырубкою, дереньем леса, и называлась тоже, быть может, деренью (дернь, одерень) или деревнею. Самое прозвание Древлян обозначало именно обитателей расчищенных в лесу мест, ибо они жили хотя и в лесах, но оседло и занимались пашнею.
Таким путем расселение Русской Земли продолжалось до позднейшего времени. Для примера, как оно происходило, приведем свидетельство 1491 г. В этом году дворецкий митрополита отдает, например, некоему Саве Микифорову пустошь Новинского монастыря, где-то вблизи, «на Перепечике (в 1410-1431 гг. деревня Перепецина) у Москвы-реки, на березе», то есть на берегу, и говорит, между прочим, что «Сава хочет на той пустоши себе двор ставить и лес сечи и росселивати», а если крестьян сзовет, прибавляет дворецкий, то льготы ему от всяких проторов и тягла на 4 года.

Прозвание деревень и особенно пустошей по большей части давалось от личных прозвищ первых заселителей таких мест. Конечно, топографические особенности мест внесли сюда также немало имен, но наибольшая их часть указывает на прозвища личные, какими наш язык был очень богат и в позднейшее время. В том же Сетунском стану, в 1704 году, обитали крестьяне с такими, например, прозвищами: Максим Расхохоня, Пыка, Зога, Вага, Бормот, Бордун, Балака, Бирдас, Басалай, Дудор и пр.

* Сравн. «О земельных владениях митрополитов и пр.», г. Горчакова, с. 199.

Вверх

* * *
Первое известие о Кунцевской местности относится к 1454 г., когда, февраля 15, старейший из бояр великого князя Василия Дмитриевича и его сына Василия Васильевича Темного, наместник Ростовский Петр Константинович*, отдал на поминок своих прародителей и родителей, и по своей душе, и по всему своему роду св. митрополиту Ионе в Дом Пречистые Богородицы, к Успенскому собору, принадлежавший ему монастырь св. Саввы на Москве, на Посаде, теперь приходская церковь близ Девичьего монастыря. К тому монастырю кроме его земель он придал еще свою мельницу на устье Сетуни да две деревни у Крылатска (у Крылат­ского), Олферчиково да Ипское** и со всем с тем, что к ним исстари потягло. Какая местность скрыта под именем Олферчикова, нам неизвестно, но про Ипское можем достоверно сказать, что эта деревня с тем же именем существовала до конца XVII столетия на месте теперешней Кунцевской липовой рощи и была переселена потом к Мазилову.

Таким образом, Олферчиково находилось где-либо невдалеке. Боярин Петр Константинович в той же вкладной грамоте говорит, что те деревни он выменял у владыки Ростовского Григория, строителя Дорогомиловского архиерейского двора. Когда, как увидим, Кунцевская местность, переходя из рук в руки, в 1689 г. снова поступила в Дом Пречистые Богородицы, к Успенскому собору, то при этом в отказной книге, тогдашнем крепостном документе, было помянуто, что отдана земля в Дом Богородицы и Московских Чудотворцев, по-прежнему. Это свидетельствовало об очень старой памяти, что земля когда-то была митрополичья, как вполне и подтверждает упомянутая вкладная грамота 1454 г.

Ростовскому владыке Григорию Кунцевская местность тоже, вероятно, была отдана на помин души из боярских же или великокняжеских удельных вотчин, ибо близлежащими землями по Ходынскому полю владел в то время князь Владимир Андреевич, брат Донского, у которого и дворец был на Трех Горах, и который потом завещал эти земли Новинскому монастырю.
Как бы ни было, но история Кунцева может начинаться от начала XV века, следовательно, чуть не за 500 лет до наших дней.
Однако первое известие о самом Кунцеве и с его именем относится к началу XVII столетия. Это имя встречается нередко при обозначении топографических местностей или урочищ. Под Смоленском есть село Кунцево—Милово, прозвание которого, быть может, и восстановляет древний смысл этого имени, ибо в разговорном языке XVI столетия слово «кунка» означало, например, то же, что «милая»; в областном языке кунеть значит хороший, куночкою зовется хорошо одетая девочка, так как куницею величают в сватовстве девку-невесту, кунак значит приятель, кунюшка — милый, любезный; и вдобавок куна, кунка, куночка значит горсть, пригоршни, даже чаша, что в отношении в Кунцевской местности может указывать на лежащую перед нею широкую и совсем круглую чашу — котловину москворецкого луга. Куноворотъ тоже означает круг, водоворот, пучину, водоверть, что также может указывать на крутые и круглые переверты Москвы-реки именно в виду Кунцева.

В начале XVII столетия именем Кунцева прозывалась небольшая деревушка, стоявшая на левом берегу речки Хвилки, вероятно, где-либо против теперешнего пруда. Деревушка принадлежала селу Хвилям (Покровское), а село со всею окружною местностью по речке Хвилке, начиная почти от ее истока и до впадения в Москву-реку, было старинною родовою вотчиною князей Мстиславских. В 1622 г. после смерти последнего из князей Мстиславских, боярина Федора Ивановича, село с деревнями и пустошами царь Михаил Федорович укрепил за сестрою боярина, за княжною-старицею Ириною Ивановною, последнею из Мстиславских. Таким образом, история Кунцева совпадает с историею княжеского рода Мстиславских и может начинаться с того же времени, когда этот знаменитый боярский род сделался известным в отечественной истории. Князья Мстиславские происходили от Гедимина, великого князя Литовского, и вместе с тем от Рюрикова колена, от великих князей Тверских. Родоначальник их Михаил Ижеславский был праправнук Евнутия (Явнут 1366), третьего Гедиминова сына, а его супруга, княжна Ульяна, была праправнучкою четвертого Гедиминова сына Ольгерда (1377), женатого на дочери великого князя Тверского Александра Михайловича, тоже именем Ульяне.

Вверх

От соединения великокняжеских колен, литовского и русского, и притом в одном же своем литовском племени, произошел князь Федор Михайлович Мстиславский, прозванный так по матери, за которою в приданое дан был город Мстиславль.
Известно, что Литва в первое время своей истории сильно тянула к православной Руси, сильно подчинялась влиянию русскому, русским нравам, обычаям, русскому языку и вере. Литовские князья с своим народом год от году все больше русели. Они были завоевателями Руси в несчастное для нее время княжеских усобиц и земского раздробления. Они тогда захватили всю юго-западную половину русской земли и, как лесные дикари, по необходимости должны были принимать русское образование, по той простой причине, что, как бы ни было мало это образование, оно все-таки было христианское и стояло неизмеримо выше литовского, только что выходившего из лесов и от грубого язычества.

Но Литва жила на рубеже между Польшею и Русью, а лучше сказать, между Западною и Восточною церковью, между католичеством и православием. Очевидно, что по той же причине, как язычница, она должна была подчиняться и влиянию католической Польши и вместе с тем, находясь между двумя сильными и христиански образованными народностями, рано ли, поздно ли должна была утратить свою самостоятельность и независимость и совсем слиться с кем-либо из своих христианских соседей. Поэтому ее история и жизнь постоянно склонялись то на ту, то на другую сторону, а оттого и лучшие ее люди постоянно переходили или к Польше, или к Руси, особенно когда Русь стала крепка и тверда Москвою, стала способною защищать себя и своих добрых слуг.

Таким путем многие из литовцев и самые князья Гедиминовичи, начиная еще с сыновей Ольгерда, довольно часто переходили из Литвы служить великим князьям московским. Ольгердовичи выехали еще к Дмитрию Донскому в Мамаев приход; о боярах и других менее знатных людях нечего и упоминать. Москва сильно тянула к себе всех недовольных Литвою, а особенно тех, которым приходилось жить между двух огней, где-либо на рубеже; они поневоле должны были искать, где бы лучше и покойнее приютиться: православные, разумеется, выбирали православную Москву. Быть может, по тем самым причинам в 1526 г. отъехал служить в Москву и князь Федор Михайлович Мстиславский. Путь ему был указан еще его отцом, князем Михаилом Ижеславским, который в 1514 г. во время литовской войны отдался без сопротивления великому князю Василию Ивановичу и с своим вотчинным городом Мстиславлем, хотя вскоре, по случаю успехов литовского короля, опять возвратился в подданство Литвы.
Но это показывало только крайнюю беззащитность и шаткость положения тогдашних малых удельных княжеств. Его сын, князь Федор Михайлович, решился совсем покончить с своею вотчинною независимостью и отъехал на службу в Москву. Здесь государь принял его с большим радушием, пожаловал ему в кормление много вотчин, в числе которых были даже и города Ярославец (Малый) и Кашира. В то же время ему непременно дано было и подмосковное поместье, что почиталось тогда необходимостью для каждого боярина и близкого к государю человека. Но была ли это именно Кунцевская местность, неизвестно, хотя и нет повода в этом сомневаться, потому что она всегда называлась старинною вотчиною Мстиславских; старинная значило самая первая по времени владенья.

Однако нововыезжему князю, как видно, не полюбилось житье в Москве, под крутою и крепкою властью московского государя, и он стал помышлять о возвратном пути в Литву; но это было не совсем легко. Москва тем особенно и отличалась, что любила всякое дело делать основательно и ставить его твердо. У ней был такой обычай: если что раз переходило в ее область и в ее руки, то почитала она своим навеки, несмотря ни на какие превратности счастия и обстоятельств. Этим коренным ее обычаем она и успела создать русское крепкое государство. Она шутить не любила и играть в отъезды боярам воли не давала. По ее понятиям, такой поступок, как отъезд к чужому государю, почитался государственною изменою.
Между тем бывшие удельные князья и бояре рассуждали иначе и думали, что вольным слугам — воля на все четыре стороны и что если невозможно уйти открыто, то возможно убежать тайно. О такой именно мысли сказали государю про Мстиславского, сказали, что он помышляет уйти опять в Литву. Может быть, это была и клевета. Сам государь этому не поверил и по-прежнему жаловал князя; но князь, чтобы очистить себя от подозрения, дал на себя государю крепкую запись с поручительством митрополита Даниила (которого поучения мы приводили выше) и всего духовенства, всего духовного собора; и на том целовал крест у гроба чудотворца Петра, что никак не изменит московскому государю. Государь пожаловал его больше прежнего и женил даже на своей племяннице, княжне Настасье Петровне, дочери казанского царевича Петра, который, приняв право­славную веру, был женат на государевой сестре Евдокии.

Однако в это-то время Мстиславский уже серьезно помыслил уехать из Москвы и отдаться Литовскому королю. Должно быть, очень не нравился ему московский обычай и московские порядки жизни. Тогда, узнавши об измене, государь прогневался и положил на него свою опалу. По заступлению митрополита и владык, а главное, по случаю всеобщей радости о рожденьи государю наследника (Ивана Грозного), Мстиславский успел выпросить прощенье в своей вине и дал новую крепкую запись, что служить будет верно и государево дело делать прямо, без всякой хитрости. После того Мстиславский не думал уже об отъезде. Пользуясь своим знатный происхождением, на службе он занимал всегда передовое место и с честью не один раз разбивал татарские полки по тогдашней московской крайне, на Оке и Волге. До сих пор в Оружейной Палате сохраняется его богатырская сабля, заслуживающая особого внимания по своей величине и тяжести. На ней подписано: «сабля княж Федора Михаиловича Мстиславского». Слово княж обозначает, что сабля принадлежала ему еще тогда, когда он не был боярином, а был молодым человеком. На ней есть также арабская надпись: «работа Абдул Али, уроженца кашемирского».

Вверх

Супруга Федора Михайловича Настасья Петровна в то же время первенствовала при Дворе у великой княгини Елены (Глинских). занимая всегда первое место при торжественных ее столах и приемах. И по мужу, и по происхождению, как урожденная царевна и притом родственница государю, она на самом деле была первою особою государынина Двора. С историею» Кунцевской местности связано, быть может, ее имя. ибо под Дорогомиловым кладбищем, на Москве-реке, где некогда производились каменные ломки, еще в XVII столетии существовало урочище, прозывавшееся Настасьиным плесом, и тут же была пустошь Настасьина. Вся эта загородная местность, по берегу Москвы-реки, до самого Кунцевского городища, могла в самом деле принадлежать князю Мстиславскому и, стало быть, его супруге, именем которой впоследствии и прозвано, быть может, ее любимое урочище.
Князь Федор Михайлович скончался в 1540 г. июня 20 и погребен в Симонове монастыре.
У первых Мстиславских был только один сын Иван Федорович: он приходился племянником Ивану Грозному, хотя и был несколько старше его по летам. Само собою разумеется, что уже одно родство ставило его в самые близкие отношения к малолетнему государю, а потому он скоро занимает очень важную должность. В 1541 г. одиннадцатилетний государь жалует его к себе кравчим, которого обязанность была стоять у государева стола и подавать, отведывая, кушанья и питья, то есть охранять государево здоровье в пище и питье.
На свадьбе государя, когда Грозный женился в 1547 г. на Настасье Романовой, Мстиславский тоже является в числе самых близких людей к государю: он спит у постели новобрачного с Никитою Романовым Юрьевым и находится в спальниках и мовниках в мыльне у государя с тем же Романовым и с любимцем Алексеем Адашевым.
Почти в одно время с государем и по его назначенью женится и Мстиславский на княжне Ирине Александровне Горбатово-Суздальской. Свадьбу справляет сам государь на дворцовый счет и обещает притом, что и вперед хочет жаловать своего племянника с его новобрачного и новым родством — великим своим жалованьем. Действительно, обещание это было в точности исполнено, и Мстиславский во все царствование Грозного постоянно был впереди всего боярства не по одной знатности своего рода, но и по особому расположению к нему государя, так часто опалявшегося почти на всех своих приближенных. Конечно, при Грозном мудрено было не попасть в какую-либо беду и не поселить в государе какого-либо подозрения к своим действиям. Случалось это и с Мстиславским. Но гроза, к счастью, проходила благополучно. По всему видно, что князя спасал его характер, не отличавшийся ни особым честолюбием, ни способностью заводить интриги и крамолы.

Князь вовсе не принадлежал к тому разряду приближенных лиц, из которого выработался впоследствии Борис Годунов. Он был вполне преданным и самым послушным племянником государю и всегда удалялся от всякой борьбы с боярами и от всякого участия в их крамолах.
В 1548 г. Мстиславский пожалован из кравчих в бояре и по знатности рода занял тотчас самое видно место в кругу бояр. Во время знаменитого похода под Казань в 1552 г. он был первым воеводою в большом полку, что равнялось званию генерал-фельдмаршала. Точно так же и во время похода на Ливонию в 1559 г. был тоже первым воеводою. И там, и здесь он ратоборствовал успешно, хотя и не отличился никаким особенно блистательным делом.
При разделении государства на Опричнину и Земщину Грозный оставил и Мстиславского в Земщине вторым после Ивана Дмитриевича Бельского. Это значило, что он был во главе Земского или общегосударственного правительства. С этой поры, как известно, дела в государстве приняли другой оборот, и новые походы и войны оказывались весьма неудачными.

Так, в 1571 г. шел к Москве Крымский Хан Девлет Гирей: московские воеводы, в том числе вторым Мстиславский, не успели дать отпор Хану и пропустили его к самой столице. Москва была сожжена и разграблена. Конечно, не один Мстиславский был виноват в этом несчастии. Тогда от внутренней, собственно царской и дворской смуты все русские люди были поколеблены нравственно и готовы были изменять и желать всякого врага своему же государству. Но Грозный обвинил именно Мстиславского в том, что он с товарищами боярами изменил, навел на Русскую Землю Хана; и вдобавок соблазнился в вере и помышлял отъехать в Литву. Оправдываться было нечего, ибо царь обвинял сколько самого Мстиславского, столько же вообще все боярство, которого Мстиславский был только представителем.

По ходатайству митрополита и духовенства первенствующий боярин был прощен, от него взята клятвенная запись за поручительством троих бояр, обязавшихся внесть царю 20 ООО рублей, если князь отъедет: за бояр еще поручилось 285 человек, разверставши эту сумму, кто сколько мог уплатить, так что порука стала самая крепкая. Князь обещал к иной вере не приставать, веру христианскую держать твердо.
Ровно через десять лет опять он попадает и с двумя сыновьями в какие-то изменные вины и дело опять оканчивается только новою клятвенною записью, по которой боярин с сыновьями дает клятву не отъехать ни к которому государю, ни к Турецкому, ни к Цесарю, ни к королю в Литву, ни к королям Испанскому, Французскому, Чешскому. Угорскому, Датскому, Свейскому, ни в Англию, ни в какие Немецкие государства, ни в Крым, ни в Ногаи.

Грозный, как известно, очень боялся боярской измены и отбирал такие записи по первому сомнительному поводу от каждого знатного боярина, стоявшего впереди других. Однако за Мстиславского бояться было нечего: это был человек смирный и неспособный сделать какое-либо решительное дело. Грозный, вероятно, очень хорошо знал это и не лишал князя своего прежнего родственного расположения. В своем духовном завещании 1572 г. он оградил его и со стороны пожалованных вотчин, завещав сыновьям следующее: «А что отец наш великий князь Василий пожаловал князя Федора Мстиславского и что я придал сыну его князю Ива­ну, и сын мой в ту у него вотчину и у его детей не вступается: а отъедет куда-нибудь, и та вотчина сыну Ивану».
Таким образом, если Кунцевская местность не была пожалована еще первому Мстиславскому, князю Федору Михайловичу, то уже. несомненно она была отдана Грозным князю Ивану Федоровичу. Мы делаем эту оговорку только по той причине, что не имеем никаких сведений о первом пожаловании, между тем при внуках Федора Михайловича она называется уже старинною вотчиною Мстиславских.

По смерти Грозного князь Иван Федорович остался в боярской Думе первым, а сын его князь Федор Иванович пятым. Есть свидетельство, что Грозный именно Мстиславского с Никитою Романовым назначил опекунами к сыну, царю Федору. Но вскоре главным опекуном молодого и не­способного царя явился его шурин, Борис Годунов, пролагавший себе прямо путь к престолу. На этом пути упомянутые два человека ему очень мешали. Неизвестно, как было дело, но вскоре Романов заболел и в 1586 г. помер. С Мстиславским Годунов стал жить в великой любви и дружбе; назвал его себе отцом, а тот его сыном; заодно радели о государевом деле. Но это продолжалось недолго.

Противники Годунова, другие бояре, особенно Шуйские, подговорили (будто бы) первого боярина стать заодно с ними против Годунова и извести его. Боярин долго не соглашался, а потом решился устроить пир у себя в доме, позвать Годунова, тогда и убить его. Но заговор был открыт, и Мстиславский был сослан в Кириллов монастырь, пострижен в монахи и вскоре там умер, в том же 1586 году. Трудно поверить, чтобы Мстиславский, смирный и всегда осторожный в своих отношениях к тогдашним дворским интригам и смутам, сделался вдруг заговорщиком и даже назначил свой пир и свой дом для преступного злодейства. Нет сомнения, что вся эта басня сочинена человеком, которому было надобно удалить первого боярина, следовательно, самим Годуновым, очень хорошо знавшим только одно, что Мстиславский не был на его стороне, враждовал ему, а главное, был первым в Думе и по старшинству, и по знатности рода, стало быть, всегда служил помехою для приобретения царского сана.

Вверх