Кунцево и Древний Сетунский Стан

стр. 215-225

ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Межа начиналась от Москвы-реки, на берегу, под Заразьем, и шла по границе дворцовой земли деревни Ипской. прямо в гору до дорожки, что ездили из деревни Ипской на пустошь Плутки, потом прямо по межнику к долинке, долинкою на лужок... направо к дорожке, что ездят из деревни Ипской на пустошь Кунцево, а у дорожки столб: отсюда межею налево в Поперешный враг или овраг, Кунцевской тож, а середь врагу в водомойню; Поперешным врагом к речке Хвилке, а речкою вверх до бочевины (бочаг), и так далее. Подробное описание этой межи любопытные найдут в конце этой книги.
Таким образом, Милославскому была продана дворцовая земля только в пустошах, без населения, без людей. Из трех пустошей для собственной селитьбы он, однако, избрал пустошь Кунцево, которая при красоте местоположения, со стороны берега, доставляла и немало удобств хозяйственных, прилегая к речке Хвилке и к Звенигородской дороге. Боярин построил здесь двор вотчинников со всяким дворовым строеньем; но крестьян не поселил и вел хозяйство только дворовыми людьми; да и хозяйство это главным образом заключалось, как видно, только в сенных покосах, так что на самом деле это была лишь подмосковная боярская дача, куда в летнее время боярин выезжал прохладиться. Двор был поставлен на высоком берегу Москвы-реки, вероятно, на том же месте, где и теперь стоит барский дом. С той поры Кунцево стало называться сельцом и сделалось главною местностью в отношении других пустошей. В документах обозначали уже так: сельцо Кунцево с пустошьми.

Таким образом, историю Кунцева как боярской дачи, как первого боярского поселения должно начинать с 11 июня 1649 г., с Ильи Даниловича Милославского, первого строителя этой дачи. Он владел ею девятнад­цать лет, до своей кончины в 1668 г. Нет никакого сомнения, что царствующий зять, царь Алексей Михайлович, во время своих охотничьих выездов по Звенигородской дороге не один раз бывал в новой усадьбе своего умного тестя, заезжая на охоте отдохнуть, позавтракать или попировать с своими полчанами. К сожалению, наши сведения об этом очень скудны. Офранцуженное боярство XVIII века вовсе не дорожило никакою памятью о своих предках и с пренебрежением выбрасывало из старых сундуков все их дорогие письма и разные хозяйские домашние записки об их житье-бытье, тщательно сберегая только бумаги-крепости на владенье людьми и вотчинами. Поэтому самые вероятные догадки и предположения о домашних, близких отношениях людей того времени, начиная с самого государя, очень редко могут утверждаться на точных и несомненных свидетельствах. Не имея в наличности самого любопытного и наиболее живого источника Истории, именно домашних писем и записок, архивная изыскательность принуждена ограничиваться только одними канцелярскими, официальными, а потому всегда голыми и неполными сведениями.

О поездке в Кунцево царя Алексея Михайловича при Илье Даниловиче Милославском, в Дневальной Записке царского караула на Красном Крыльце за 1661 год находим, между прочим, следующее.
«Октября в 17 день в четверток Великий Государь ходил в поход тешитца на поле; а столовое кушанье было в селе Хорошове; а тешился под селом Хвилями да в Кунцовских Заразех. А с Москвы пошел в отдачу часов нощных (на рассвете, в 7 часов утра), а к Москве пришел во 2 часу ночи (в 7 часу вечера, следовательно, охотился весь день). И в тот день было с утра до 3 часа пасмурно, а до вечера ведрено, а в ночи было холодно и был морозец».
Но и такие, очень скудные и случайные, известия в тех же казенных отметках ограничиваются по большей части голым сказанием, что такого-то числа государь изволил идти тешиться на поле, вовсе не указывая, в какую загородную местность. Умолчание источника позволяет, однако, соображать, что охотничьим полем царя не один раз, как упомянуто, бывала и красивая Кунцевская местность с своими глухими береговыми обрывами — заразами, среди которых водились тогда и медведи, и волки, не говоря о мелком звере.

Вверх

Для птичьей же соколиной охоты расположенные вокруг Хорошовские и Хвильские болота представляли еще больше удобств. Царь очень заботился об этих болотах и строго приказывал беречь на них всяких птиц и посторонним отнюдь не ездить и не травить соколами, особенно когда требовалось править, то есть учить царских соколов. В 1650 г. июня 11 он писал, между прочим, к начальнику своей охоты Афанасию Матюшкину: «А в Голенищеве приказать бы вам прикащику патриархову, чтобы берег орлаков и всяких птиц; а про Хвильские и про Хорошовские болота приказать Петрунке Жидовскому, чтобы берег орлаков и ни кто б не ездил...» Очевидно, что вся эта окружная Кунцевская местность была знакома охотнику-царю как свои пять пальцев.
Спустя две недели после описанной кунцевской октябрьской охоты 1661 г. царь был опечален кончиною своего возлюбленного свояка и воспитателя боярина Б.И. Морозова, которого не стало в 3 часу дня 1 ноября.

Но был готов на место старого новый временщик и обладатель царской волн и всего государства.
Заступив тотчас подле молодого государя место Морозова, Илья Данилович Милославский прославил себя непомерным корыстолюбием и взяточничеством, как уже замечено выше. Одно дело ему не прошло даром. В 1658 г. царь с такими мудрыми для своего кармана советниками придумал выпустить вместо обычной серебряной монеты медную, уверенный, что ценность медной не упадет и будет она ходить как серебряная. Но разница меди от серебра была тотчас же понята, и торговля запуталась и замешалась. Строгие указы считать медь за серебро не действовали, а при этом было также очень хорошо понято, что из меди и всякому можно чеканить монету, лишь бы не знала о том казна. Все. кто умел, во многих городах, стали чеканить медные копейки и столько их начеканили, что в 1668 г. за 100 серебряных копеек нужно было давать медных полторы тысячи.
Между тем стали хватать воров-чеканщиков, фальшивых монетчиков; казнили их смертною казнью, отсекали руки, прибивали те руки у Денежных дворов на стенах. Но иные не смотрели и на это и продолжали делать деньги, особенно люди разбогатевшие, которые, зная ходы, всегда откупались от беды, давая взятки царскому тестю, боярину Илье Даниловичу Милославскому да думному дворянину Матюшкину, царскому дяде: а также дьякам и подьячим. Это поощрило многих корыстных и богатых людей даже из гостей, приставленных на Денежный двор именно затем, чтоб зорко смотреть за подделкою, и они стали на Денежном же дворе чеканить деньги из своей меди для себя. Наконец дело вполне обнаружилось и вполне виноватыми оказались Милославский и Матюшкин с дьяками. Царь на боярина был долгое время гневен, Матюшкина отставил прочь от Приказа, а казни им не учинил никакой. Между тем всех других виноватых, и дьяков и гостей, без пощады казнили и ссылали. Это возмутило всю Москву.
В 1662 г. июля 25 в пятницу рано утром ведомо учинилось боярам, что на Покровке и на Устретенке прибиты на городских стенах три письма. Бояре послали стрельцов с дьяком снять письма; но забунтовавший народ снять писем не дал: их читали всем миром. В письмах Морозов. Милославский и Матюшкин обвинялись в измене государству, будто ссылаются с Польским королем, хотят государство погубить, поддать Королю. Но это был только обычный прием обвинения. Главная, настоящая вина скрывалась, хотя и была всем известна. Об ней нельзя было говорить, потому что нужны были свидетели, а с ними и головы. Посадский народ поднялся, как один человек, и пошел к царю в Коломенское, где в то время жил государь со всем семейством. Царь был у обедни, праздновал день рождения своей царевны Анны. «И увидел царь из церкви, идут к нему в село и на двор многие люди, без ружья, с криком и с шумом, требуют бояр-взяточников на расправу. Царь велел боярам схорониться у царицы и у царевен в хоромах, а сам почал дослушивать обедню. Царица в то время и царевичи, и царевны, запершися, сидели в хоромах в великом страхе и в боязни. После обедни царь вышел к народу. Люди ударили ему челом, чтоб сыскал бояр-изменников и отдал им на убиение.

Царь уговаривал их тихим обычаем, чтоб шли назад в Москву, а он. как отслушает обедню, будет сам в Москву и разберет дело, учинит сыск и указ. И те люди говорили царю и держали его за платье, за пуговицы: «Чему-де верить?» Царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку; один человек из тех людей с царем бил по рукам, и пошли к Москве все. И царь им за то не велел Коломенское подоспели новые толпы возмутившихся и стали говорить к государю сердито и невежливо, с грозами: «Буде он добром тех бояр им не отдаст, то они начнут их у него имать сами, по своему обычаю». Только после такого озорничества государь закричал стольникам и всему войску, чтоб тех людей бить и рубить до смерти и живых ловить. Безоружные люди противиться не могли, бросились бежать, топились в Москве-реке. И было пересечено и переловлено их больше 7000, а иные разбежались. В тот же день около села повесили 150 человек. Остальных пытали, жгли, отсекали руки и ноги и у рук и у ног пальцы; иных били кнутьем и клали им на лице, на правой стороне, признаки, разжегши железо напрасно; а поставлено на том железе буки, то есть бунтовщик, чтоб было до веку признатен. После наказания разослали их и с семьями по далеким городам, в Казань, в Астрахань, на Терек, в Сибирь. А пущих самых воров в тот же день ночью, завязав руки назад, потопили в Москве-реке. Но не все были воры, прямых воров больше не было что с 200 человек; невинные люди ходили за ворами из любопытства: все погибли - и виноватый, и правый.

Вообще по этому медноденежному делу было погублено больше 15000 человек. Много погибло честных и знатных, и богатых людей. А главная пружина смуты, Милославский с товарищи, осталась цела, и государева милость к ним не изменилась. Конечно, они натерпелись большого страха. Сама царица так испугалась этой смуты и кровопролития, что лежала в болезни больше году. Спустя три года заболел и Милославский, пораженный параличом, он лишился телесных и умственных сил и не стал никого узнавать*. В этом несчастном положении он оставался еще три года и скон­чался 20 мая 1668 г. Государь похоронил своего тестя с таким торжеством, какое редко кому выпадало на долю даже из царских особ, а не то что из боярства. В то время в Москве пребывали Вселенские патриархи Макарий Антиохийский и Паисий Александрийский, поставившие на место Ни­кона патриархом Руси Иоасафа. Все три патриарха с прочими архиереями и властями отпевали Милославского на Троицком подворье, в присутствии государя и боярства. Отпевание было в трапезе; патриархи все трое стояли против гроба, а власти все по сторонам, один за другим, по чину: сам государь стоял в церкви, потому что в трапезе было очень тесно; на обоих крылосах пели патриаршие певчие; Евангелие читали патриарх Паисий Александрийский и патриарх Иоасаф Московский. Провожал гроб до церкви Николы у Столпа, где погребены родители Милославских, митрополит Сарский и все боярство с царевичем Грузинским во главе, в предшествии певчих государевых и патриарших.

Вверх

По смерти боярина Кунцевская его дача была приписана опять к дворцовым волостям. Но, конечно, остававшиеся родственники не лишали себя надежды при случае выпросить эту небольшую вотчину в собственное владенье. Надо было только приблизиться к государю, а это приближенье со смертью Ильи Даниловича перешло к другому роду, к Нарышкиным, потому что и корень благополучия Милославских царица Марья Ильинична не прожила и году по смерти своего отца и скончалась 3 марта 1669 г., а в 1671 г. государь женился на Наталье Кирилловне Нарышкиной.
Счастье Милославских с каждым» годом все больше слабело. Однако обстоятельства переменились: умер и сам царь Алексей; на престол вступил его сын Феодор, рожденный от Милославской, и таким образом удаленный род снова стал подыматься и приближаться к милостям государя. При Федоре место временщика, без которого в нашем старом государстве обойтиться никак было невозможно, стремился всеми силами занять племянник Ильи Даниловича, Иван Михайлович Милославский. человек деятельный, очень хитрый и очень способный к исправлению всякого рода государственных должностей, а при этом и достаточно богатый. Он в тот же год утвердился крепко при молодом царе, поддерживая крепкую дружбу с теремом царевны Софьи, ненавистницы Нарышкиных, и устроивая постепенно вместе с нею все дела так, чтобы Нарышкиных и с царевичем Петром вовсе лишить наследства царством. Вскоре он назначен был начальником Приказа Большой Казны, по-теперешнему как бы министром финансов. Вместе с Стрелецким Приказом это была самая влиятельная и самая сильная должность в государственном управлении, которая всегда и попадала в руки временщиков. Чего в самом деле лучшего желать, как не управлять деньгами и войсками. Это попросту значило держать в руках все государство, как в действительности и держали его при царе Алексее сначала Морозов, а потом Илья Данилович Милославский. Племяннику Ильи Даниловича Стрелецкая, то есть военная часть не попала в руки: он еще был молод службою; зато попали финансы.
Ставши во дворце силою, Иван Михайлович тотчас протянул руку и к Кунцевской даче.
В 1677 г. сельцо Кунцево с пустошами в количестве 76 четвертей земли было пожаловано из дворцовых сел новому любимцу дворца. Этот новый любимец, при всех своих дарованиях, прославился больше искусством глубокого и тонкого придворного политика и руководителя интриг и тайных заговоров, чем прямыми и полезными отечеству государственными делами. В начале своего поприща, при вступлении на царство царя Федора Алексеевича, сына Милославской, он искусно работал заодно с царевною Софьею, чтобы удалить от престола родство Нарышкиных и всех их сторонников, то есть расчистить себе место для дальнейших действий. Перед ним поперек дороги стоял очень сильный сторонник царицы Натальи Кирилловны, боярин Артемон Сергеевич Матвеев, знаменитый своим умом, образованием и заслугами государству. Матвеев был тоже помещиком Сетунского стана. Он владел селом Спасским, Манухино тож, на Сетуни, где и до сих пор красуется старинная церковь, вероятно, им же и построенная.
Чтобы удалить от двора Матвеева и родственников вдовствующей царицы Нарышкиных, опасных соперников в достижении придворного благополучия, Милославский вступил в союз с царским дворецким Б.М. Хит­рово, любимцем царя Алексея. Это был по-нынешнему министр двора. Он управлял дворцовою частью в товариществе с своим племянником Александром Савостьяновичем Хитрово; был человек тоже очень тонкий в придворных интригах и действовал всегда, как говорит о нем Коллинс, из-за двери, то есть наушничеством, отчего его и прозывали шепчущим любимцем. Хитровы в крепкую себе подпору присовокупили свою сродницу Анну Петровну Хитрую, дворовую боярыню царя Федора Алексеевича, по-теперешнему штатс-даму, которая во внутренних комнатах была в то время первою силою и очень ненавидела сторону Нарышкиных, особенно царицу Наталью Кирилловну. Еще был в том же совете Василий Семенович Волынский, который, ездя часто по боярским пирам, старался всеми мерами ушничать и обносить Матвеева и составлять на него разные ковы.

Вверх
Вскоре этот совет достиг своей цели. Молодой царь Федор Алексеевич болел скорбутом и часто лечился. Матвеев, как друг его отца, самый близкий и доверенный человек, ходил за больным, именно подавал ему лекарства. Это обстоятельство и дало возможность взвести на него хотя бы подозрение в том, что он что-то замышляет к повреждению государева здоровья. В царском леченьи обряд был такой: когда государь составы докторские принимал, то прежде лекарство накушивали малую долю сами докторы, потом накушивал тот, кто подавал государю, и другие самые близкие люди. У царя Федора накушивали его дядьки, бояре Федор Федорович Куракин и Иван Богданович Хитрово, двоюродный брат Ивана Михайловича. Матвеев же, угождая государю, выпивал на глазах у него и всех предстоящих даже и все, что оставалось в склянке. «Приняв у государя рюм и что оставалось, на ладонь вылью и выпию», — говорил после Матвеев в своих оправдательных письмах. Он думал тем усугубить к себе государскую милость. Но вышло иначе. Его именно и обвинили в том, что лекарствами он намеревался повредить государеву здоровью и что остатков лекарства вовсе не выпивал. К этому явился еще извет одного лекаря, который свидетельствовал, что будто сказывал ему Захарка, карлик
Матвеева, что боярин однажды у себя дома с доктором Степаном читали черную книгу и в то время будто пришло к ним в палату нечистых духов множество, и говорили им нечистые духи вслух, что есть у них в палате третий человек; а карлик Захарка спал в то время за печкой...

Будто боярин, осмотрев комнату, нашел карлика, поднял и ударил его о землю, топтал ногами и выкинул из палаты замертво. Да и сам лекарь будто видел, как боярин с доктором Степаном и переводчиком Николаем Спатарием. запершись, черную книгу читали. По тогдашним дворцовым порядкам и при общем суеверии, все это было очень подозрительно и опасно, а особенно в тех случаях, когда требовалось низвергнуть близкого к государю человека. Это был самый обычный и самый легкий способ обвинить кого угодно. Без всякого суда и исследования Матвеева тотчас удалили из комнат государя со всяким уничижением и позором, дав ему сначала для приличия воеводство в сибирский город Верхуторье. а как выехал из Моск­вы, сослали его в Пустозерск, где он и томился более шести лет.
Вотчины Матвеева, по обычному порядку в таких случаях, были отписаны ко Дворцу, и товарищ дворецкого, Александр Савостъянович Хитрово, поспешил воспользоваться обстоятельствами как близкий сосед Матвеева по поместьям Сетунского стана ( в его владеньи было Окулово и деревня Яскино). Он вывез из Матвеевских сел, Спасского и Артемоновского-Одинцова, не только пожитки и всякие хозяйственные заводы, а также и дворовых людей, но перевез к себе и хоромы боярина.
Между тем Матвеев с сыном Андреем, живя в Пустозерске, буквально помирал даже с голоду. Ему выдавалось корму меньше, чем ссыльным староверам, например, жене и детям протопопа Аввакума, находившимся в то время на Мезени и получавшим кормовых большие по грошу на человека, дети по три денежки. Матвееву же выдавалось тоже только по три денежки и даже меньше. Однажды у боярина с его дворовыми, которых было при нем без малого 30 человек, осталось на лицо всего три сухаря, так что добрый мезенский воевода Тухачевский отдал ему половину своего хлебного запаса, то есть всего три куля ржаной муки. Матвеев писал одну за другою горькие и слезные челобитные к царю, к патриарху, к царскому духовнику, к боярам, прося не о возвращении к прежней царской милости, а только об облегчении его горькой участи. Через четыре года челобитные стали понемногу действовать: из Пустозерского Острога он был переведен на Мезень.
На седьмой год, в 1682 г. в январе, государь повелел наконец возвратить ему вотчины и переехать из Мезени в город Лух. В конце апреля того же года царь Федор Алексеевич скончался, что сильно опечалило Матвеева, потому что он вовсе не знал, как пойдут в Москве дела и в чьи руки попадет управление государством. Известно, что на царство был избран малолетный царевич Петр от Нарышкиной, помимо старшего брата Ивана от Милославской, слабого здоровьем и умом. Дела, следовательно, поворотили на сторону Нарышкиных и Матвеева. Тотчас к нему был прислан гонец, чтоб спешил возвратиться в Москву. На пути в Троицком монастыре его встретил новый посол, думный дворянин Лутохин с объявлением, что возвращается ему прежняя боярская честь. В селе Братовщине встретил его родной брат царицы, Афанасий Кириллович Нарышкин, а под Москвою встретили с поздравлением москвичи, всякого чину люди в бесчисленном множестве. Матвеев был настоящий слуга государству, и потому народ его хорошо помнил и рад был его возвращению. Есть достоверное предание, что его дом в приходе Николы у Столпа построен из могильных прародительских камней московских стрельцов и слобожан, которые, узнав, что Матвеев задумал строить себе палаты, а камня в городе не было, предложили ему в дар эти плиты и не хотели взять за них никакой цены и никаких подарков.
12 мая Матвеев прибыл наконец в Москву в этот достопамятный свой дом, опустошенный и разоренный до конца в его отсутствие. На другой день утром он был во дворце. Какая была ему оказана царская милость и какова была общая радость при этом свидании, того никакое человеческое писало достаточно исписати не возможет, говорил после его сын.
Все бояре и палатные люди, кроме самых престарелых, поспешили воздать честь и заявить свою радость Матвееву своим посещением. Один только Иван Михайлович Милославский, прикинувшись больным, не был у боярина и, по обычаю, не прислал даже спросить о здоровье. Он был очень занят своим делом. А дело было великое. Дело шло о том, кому быть, кому первенствовать в царстве. Избрание на престол Петра совсем разрушило благополучие Милославских, потому что сторона Нарышкиных не могла же им простить гонений и ссылок, посредством которых Милославские очистили было дворец для своих действий. Нарышкины и Матвеев, возвращенные из ссылки, тотчас заняли соответствующее царским родичам положение и стали первенствовать во дворце в тот же день.
Иван Михайлович Милославский, главный руководитель своей партии, все это давно предвидел и готовил заранее свою встречу возвратившимся изгнанникам и всем тем, кто не люб был стороне Милославских. Он потаенно, невидимыми путями, сам как будто ни в чем не участвуя, в совете с царевною Софьею, давно уже наговаривал стрельцов подняться и потребовать ненавистных людей на кровавую расправу.
Видимый и всем стрельцам понятный предлог был тот, что старший брат нареченного государя царевич Иван Алексеевич обойден избранием на царство, что избрание Петра сделано незаконно. К этому, разумеется, присовокуплялись разнообразные клеветы и выдумки на Нарышкиных, вполне возмутительные для народа. Распространен был слух, что цареви­ча Ивана Нарышкины хотят извести отравою; а в то же время стрельцам обещаны большие награды и прибавки жалованья. Восстание было уже совсем в готовности, и ожидали только одного, чтоб приехал из ссылки Матвеев. Через три дня по его приезде, 15 мая, поднятые слухом, что царевича Ивана Нарышкины задушили, стрельцы собрались у Красного Крыльца и потребовали, чтоб им показали царевича Ивана, жив ли он?

Вверх

Бунт стрельцов. 1682 г. Миниатюра. Первая половина XVIII в.

Говоря, что бояре изменяют и чтоб выдали им этих изменников. Когда им ответили, что названных бояр во дворце нет, то стрельцы сами ворвались в царские хоромы. Первою жертвою был Матвеев; его вскинули с Красного Крыльца и. приняв на площади на копья, рассекли на мелкие части. Из Нарышкиных были убиты родные братья царицы, Афанасий и Иван Кирилловичи и Петр Фомич. Отец царицы Кирилла Полуектович был пострижен и сослан в Кириллов монастырь.
Молодые спальники Лев, Мартемьян, Федор Кириллович и дру­гие спаслись, вероятно, потому, что были еще очень молоды и не грозили еще никому своим соперничеством.
Во все это время главная пружина этой плачевной трагедии Иван Михайлович Милославский не показывался. Он был болен. Дело было сделано, сторона Софьи восторжествовала, и Милославские по-прежнему остались на своих местах.
Но через три года внезапная смерть, вероятно, от удара, постигла и Ивана Михайловича, в 1685 г. июля 27. Он умер никем не примеченный в своих ковах по возмущению стрельцов и по возбуждению общей их ненависти к Нарышкиным и, следовательно, к будущим реформам Петра. Он умер, но заготовленное и рассыпанное им семя вырастало не один раз и окончательно и с корнем было истреблено только в последний стрелецкий бунт 1698 г., когда князь-кесарь Ромодановский, извещая об этом бунте государя, бывшего в то время за границей, выражался именно так: «Семя Ивана Михайловича ростет», на что Петр ответствовал: «Прошу вас быть крепким, а кроме сего, ничем сей огнь угасить не можно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, — прибавлял государь, — однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете».

Понятно, с какими чувствами государь воротился тогда из-за границы, чтобы разделаться с семенем Ивана Михайловича. Последний акт кровавой трагедии лег темным пятном и на самого Петра, а он неизбежно должен был разыграться только с переменою ролей. В первом акте палачами были стрельцы, в этом последнем, к ужасу человечества, палачами явились бояре и сам государь. «Сия сарынь (толпа народа, сволочь), кроме жесточи, не может унята быть», — мыслил государь о всех подобных стрелецких и казацких возмущениях.
Не забыт был в этом акте и Иван Михайлович, спустя уже тринадцать лет после его смерти. «В то время к казни стрельцов из могилы в трапезе церкви Николы Столпа выкопан мертвый боярин Иван Михайлович Милославский и привезен в Преображенское в санях на шести чудских свиньях в сопровождении палачей; и гроб его поставлен был у плах изменничьих, и как головы им секли и руду (кровь) точили в гроб на него, Ивана Милославского». После того останки его были рассечены на части палачами и во всех застенках в Москве под дыбами закопаны на вечную его, Милославского, кровопролитную память. «Мужа кровей и льсти гнушается Господь», — оканчивает эту повесть современник события.

***

В это время Кунцевская вотчина Милославского принадлежала уже одному из Нарышкиных, боярину Льву Кирилловичу, родному брату царицы Натальи Кирилловны, который счастливо спасся от смерти во время первого стрелецкого бунта. Мы теперь расскажем, как она ему досталась. У Ивана Михайловича Милославского после его смерти в 1685 г. осталась одна дочь, девица Федосья. По царскому указу вотчина была отдана ей. В 1688 г. Федосья Ивановна с этою вотчиною вышла замуж за Имеретинского царевича Александра Арчиловича. Новая помещица Кунцева, ставшая Имеретинскою княгинею, прожила в этом почетном имени всего год. В 1689 г. она скончалась. Тогда, по царскому указу и, вероятно, по ее завещанию, сельцо Кунцево, как уже родовая ее вотчина, было отдано со всеми угодьями в Дом Пречистые Богородицы в Московских Чудотворцев, то есть в Успенский собор, а собственно святейшему Иоакиму патриарху для вечного поминовения боярина Ильи Даниловича и жены его Екатерины Федоровны и боярина Ивана Михайловича Милославских и дочери последнего, княгини Федосьи Имеретинской, и их родственников. Таким образом, Кунцево сделалось патриаршею вотчиною и, вероятно, было приписано к селу Троицкому-Голенищеву. Нет сомнения, что сюда приезжал, быть может, и не один раз, новый вотчинник сельца, патриарх Иоаким. Впрочем, патриарший престол владел Кунцевым не больше году.

В отказной книге 1689 г., по которой Кунцево утверждено за патриархом, мы находим любопытное описание и вотчинникова Кунцевского двора, то есть Кунцевской первой боярской усадьбы, основанной, по всему вероятию, еще Ильею Даниловичем Милославским и окончательно устроенною уже Иваном Михайловичем Милославским. «В сельце Кунцеве на реке на Москве на речке на Хвилке — двор вотчинников, на дворе строения: две горницы на глухих подклетах. меж ими сени, на сенях и по горницам чердаки (терема) покрыты тесом: позади хором баня, кругом двора заборы, ворота створчатые; на дворе же три сарая, поварня, подле поварни погреб да ледник, на них напогребницы покрыты тесом: на дворе же у ворот изба на глухом подклете с сенями, на сенях чердак; на дворе ж пять житниц, четыре покрыты тесом; да двор скотный, на нем три избы людских, конюшня, два сарая, крытые тесом. Да в том же сельце Кунцеве три сада позади двора; пруд на речке на Хвилке. Да в том же сельце Кунцеве позади сенных покосов, которые по берегу Москвы-реки поросли кустарем, на горе роща сосновая; и по сказке понятых людей, то сельцо построено на церковной же земле на пустоши Плуткиной».
Надо заметить, что в том же 1689 г., когда Кунцево поступило в число патриарших вотчин, июня 11, близлежащее дворцовое село Хвили с деревнями Мазиловым, Ипским, Гусаревым было пожаловано в вотчину боярину Льву Кирилловичу Нарышкину, родному брату царицы Натальи Кирилловны.

Таким образом, земли и угодья деревень Ипской и Мазиловой подошли к самой Кунцевской меже. Кунцево, конечно, место было хорошее, но едва ли особенно выгодное для патриаршего хозяйства; между тем к землям боярина Нарышкина оно очень сближалось и могло бы хорошо округлить его новую вотчину. Возникала мысль присоединить и Кунцево к селу Хвилям. Это сделать было нетрудно. Если почему-либо невозможно было купить у патриарха эту поминальную вотчину, то можно было ее променять на земли, близко подходившие к вотчинам патриарха в других местах. Льву Кирилловичу помог в этом случае близкий ему человек и сосед по вотчинам, сын знаменитого Матвеева, тогда еще стольник, Андрей Артемонович Матвеев, владелец села Спасского — Сетуни.

Лев Кириллович Нарышкин. Парсуна. 1690-е гг.

Вверх