Кунцево и Древний Сетунский Стан

стр. 226-236

ИСТОРИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

В 1690 г. января 13 он поменялся с благословения патриарха на Кунцево своими землями и тотчас продал вымененное Кунцево в полном составе со всеми пустошами и угодьями Льву Кирилловичу, так что в том же году 5 апреля оно было укреплено за боярином и официальною отказною Записью из Поместного Приказа. Очевидно, что Матвеев был в этом деле только посредствующим лицом. За Кунцево с Городищем на церковной земле Покрова Богородицы и пустошами Плуткино и Резанцово он отдал свое сельцо Савелки с пустошами и крестьянами, Горетова стана, подле Крюковской станции петербургской железной дороги. За крестьян и всякое дворовое строение Матвеев получил от патриарха, сверх Кунцева, еще деньгами тысячу рублей. И вот дети несчастных отцов, столько потерпевших от Ивана Михайловича Милославского, помогая друг другу, приобретают в собственность его красивую вотчину, которая достается им уже из патриарших благословенных рук.

***

Общественное и даже служебное значение боярина Льва Кирилловича определяется только тем, что он был старшим дядей Петру Великому и по родству с государем пользовался почетом и уважением среди других бояр. Видимо, что это был человек хотя и очень высокомерный, но не отличавшийся блестящими дарованиями и потому не занявший видного места в числе сподвижников Преобразователя. Петру посреди его государственной, всегда неутомимой и горячей деятельности нужны были товарищи-работники, но не родственники. Вот почему почти все родственники царя, особенно старшие, остались вне круга особенно близких к нему по работе людей, занимая разные более или менее почетные, а иногда только титулярные должности. Так, на время первой поездки в чужие края управление государством Петр поручил особой Думе или совету из ближних людей, в котором титулярно и по своему родственному с царем значению первенствовал боярин Лев Кириллович Нарышкин, а председательствовал среди бояр и самым делом управлял государством не боярин, а ближний стольник, князь Ромодановский Федор Юрьевич, титулованный князем-кесарем и государичем.

В то время как еще разрасталось семя Ивана Милославского, и царевна Софья, при содействии Шакловитого, употребляла все меры, чтобы привести в ненависть у стрельцов и Нарышкиных, и самого Петра, пригодилось и имя боярина Льва Кирилловича. Один из самых близких поверенных царевны, подьячий Матвей Шошин, в июле 1688 г., нарядившись в белый атласный кафтан и боярскую шапку и сопровождаемый такими же переряженными заговорщиками из стрельцов, проехал на лихих конях ночью по Мясницкой и Покровке. Когда караульные стрельцы у Мясницких, ныне Красных, ворот по обычаю окликнули: кто едет? Передовые всадники ответили: «Едет боярин Лев Кириллович Нарышкин!» — и, подхватя караульного, стали бить кистенями, плетьми и обухами неведомо за что; били замертво; а один кричал, чтоб били до смерти, причем другой уговаривал: «Лев Кириллович, за что его бить до смерти? Душа христианская!»

Тем же порядком этот Лев Кириллович с товарищами изувечил караульного и в Покровских воротах. По осмотру «у одного караульного голова в двух местах была проломлена, в 4 местах рассечено, по плечам и по спине в 7 местах забагровлено и сине, знатно бито обухами. У другого на голове по затылку было проломлено больно, на левом плече пробито больно и сине, на спине на пояснице сине, у левой руки два меньшие перста перебиты, на левой ноге пробито больно». Стрельцы приходили с жалобою в Стрелецкий Приказ, где сам начальник Шакловитый публично их осматривал, давал лекарства из царской аптеки.

И все это творилось с тою целью, чтоб снова взбунтовать несчастных стрельцов против Петра и его родства, против людей, которые на его стороне становились сильными и выдвигались вперед.
Лев Кириллович получил дворцовое село Хвили в вотчину месяца за два перед тем, как наконец эти заговоры настолько уже созрели, что готовы были произвести в государстве желанный переворот, то есть совсем покончить с Петром, который принужден был даже бежать из Преображенского в Троицкий монастырь, чтоб спасти собственную жизнь. В то же время, июля 28, Шакловитый прямо объявлял стрельцам, что князь Борис Алексеевич Голицын и Лев Нарышкин с братьями хотят извести царевну Софью, и «велел приготовить человек по 50 и по 100 от полка, чтобы при первом удобном случае перебить этих бояр и всех приверженцев Петра». А царевна Софья 1 августа во дворце жаловалась перед стрельцами: «Уж житья нам не стало от Бориса Голицына да от Льва Нарышкина. Царя Петра они с ума споили, брата Иоанна ставят ни во что: комнату его дровами закидали; меня называют девкою, как будто я и не дочь царя Алексея Михайловича», и так далее.
Очень понятно, что Лев Кириллович точно так же бежал к Троице вместе или вслед за царем-племянником.
В таких опасностях, а потом в розысках прошла осень 1689 г. Конечно, в это время нельзя было помнить об устройстве новых деревень. Когда Петр победил, уничтожил заговор и удалил от правленья царевну Софью, Лев Кириллович получил очень важное, но более титулярное назначение: ему в управление отдан был Посольский Приказ, в котором, однако, главную роль занимал опытный дипломат думный дьяк Емельян Украинцев.

В апреле 1690 г., как упомянуто, была присоединена к поместью Нарышкина и Кунцевская вотчина. С этого года боярин стал очень прилежно заниматься своими дачами и в отношении крестьянского населения совсем их переустроил, переведя и село, и деревни на новые места.
Село Хвили он получил в 1689 г. в следующем состоянии: в селе по-прежнему стояла деревянная церковь, строенная клетски, во имя Покрова, но уже без придела Зачатия св. Анны. К церкви была прирублена трапеза, а около всего храма существовала паперть, на котором с западной стороны возвышалась небольшая колокольня с шатровым верхом и с колоколами. Вся постройка и с папертью была покрыта тесом. На церковной земле был один только двор попа. Боярского двора уже не было, ибо крестьяне пахали только государеву дворцовую десятинную пашню, по 15 десятин в поле. Крестьянских дворов было 17. Под селом, на устье Хвилки, по-прежнему существовал пруд с ветхим мостом через плотину; в пруде была рыба: щука, окуни, плотица, головли; да среди пашни было озерко, что слывет черной прудок, а в нем рыба караси.
К селу же принадлежала большая роща, 75 десятин, промеж деревень Гусаревой и Ипской, состоявшая из осиннику, березнику и липняку. При селе числились три деревни: Гусарева на Москве-реке с 3 дворами, Ипская на Москве-реке с 3 дворами жилыми и одним пустым и Мазилова на Хвилке с 12 дворами.
Хозяйского запасу в селе боярин получил только 30 четвертей ржи, 7 четвертей овса, да к 1689 г. засеяно было 15 десятин ржи и 15 овса.

Вотчинное устройство в селе боярин Лев Кириллович начал постройкою новой, уже каменной церкви, существующей доныне и отличающейся красивою архитектурою в стиле возрождения. Стародавний престол Покрова Богородицы оставлен в этом храме в нижнем ярусе, а вверху был устроен новый престол во имя Спаса Нерукотворенного. При каждой церкви боярин учредил особый причт состоявший у Спаса из попа и 2 дьячков, а у Покрова из попа, дьячка и пономаря. Церковь если не строилась, то украшалась на счет дворцовой казны.
Вместе с тем он выстроил боярский двор, развел сад, устроил конюшенный двор. Крестьянское население села боярин перевел на большую Можайскую дорогу и поставил там новую деревню Фили, в которой в
I г. числилось 22 двора и 99 человек крестьян.
Более устроенным боярин получил сельцо Кунцево. В нем тогда существовал описанный выше двор вотчинников со всяким дворовым строением, в числе которого был двор конюшенный и скотный и двор птичий.
Здесь в первое время и останавливался боярин в свои летние приезды в вотчину. Во дворах жили только дворовые люди, при Нарышкине в 1704 г. 12 человек. 8 на боярском и скотном и 4 на птичьем; крестьянского же населения в Кунцеве, как сказано, в то время еще не было.

Вверх

Для распространения хозяйства боярин на Хвилке же, по большой Звенигородской дороге, поселил новую деревню Мазилову, в которую перевел крестьян из прежних трех деревень: Мазиловой, искони тут же существовавшей, из Ипской и Гусаревой, стоявших на берегу Москвы-реки, так что в новопоселенной деревне в 1704 г. считалось уже 20 дворов с населением 58 человек и один двор пустой. Вероятно, в то же время (1690-1704) Лев Кириллович на месте деревни Ипской насадил липовую рощу.

Церковь Покрова Пресвятой Богородицы, что на Филях. Литография.
Середина XIX в.

Таким образом, из нашего рассказа, основанного на официальных архивных документах, оказывается, что Кунцево, вопреки свидетельству Карамзина, ни в какое время не принадлежало родоначальнику бояр Нарышкиных и отцу царицы Натальи Кирилловны, Кириллу Полуектовичу. Историк, по всему вероятию, основался на одном соображении, что все вотчины Нарышкиных должны вести свое начало от пожалования их начальному лицу в этом боярском роде.
Боярин Лев Кириллович помер в 1705 г. января 28. При нем Кунцево и Хвили были соединены в одну вотчину, которая в год его смерти заключала в себе: село Хвили с церковью, сельцо Кунцево, 2 двора боярских, при них 2 двора конюшенных, 1 двор птичий; две деревни: Хвили на большой Можайской дороге и Мазилово на большой Звенигородской дороге, 42 двора крестьянских, людей в них 208 человек, двор крестьянский пустой. 2 двора поповых, 3 двора дьячковых, 1 двор пономаря.
Но боярин в Московском уезде владел и другими вотчинами. Вместе с Хвилями в 1689 г. он получил село Чашниково и Черкизово (на Петербургской дороге, 23 и 37 верст).

В 1691 г. было пожаловано его братьям, Мартемьяну — село Троицкое на Москве-реке с деревнями; Федору Кирилловичу — село Медведково (из отписных знаменитого князя Василия Васильевича Голицына), которые также по смерти их поступили в владенье Льва Кирилловича. Он же владел, как старший в роде, при матери Анне Левонтьевне, и отцовскою вотчиною, селом Семчиным, которое боярин Кирилл Полуектович назвал Петровским (ныне Петровское-Разумовское). Сверх того он владел в 1692 г. и Тульскими железными заводами.
Вообще все жалованные Кириллу Полуектовичу и его детям вотчины впоследствии, около 1700 г., соединились во владеньи Льва Кирилловича, причем главною вотчинницею до своей смерти оставалась его мать, вдова Кирилла Полуектовича, боярыня Анна Левонтьевна Нарышкина.

В Кунцевской местности, владея Хвилями, Кунцевым и Троицким, Лев Кириллович владел почти всем берегом Москвы-реки, начиная от Дорогомилова кладбища и до деревни Раздоров или до Архангельского и даже Ильинского, кроме только дворцовых земель села Крылацкого и деревни Татаровой, ибо к Троицкому принадлежали Черепково, Рублево, Мякинино, Луки, Острогано.
После Льва Кирилловича остались его жена Анна Петровна, три малолетних сына, Александр, Иван, Евграф, и пять дочерей: Аграфена, Прасковья, Александра, Марья, Анна, да племянница Наталья Мартемьяновна. наследница села Троицкого. Незадолго перед смертью он сделал завещательное письмо о разделе своих имений, которое и было утверждено государем. По этому письму девица Аграфена Львовна получила в приданую вотчину село Медведково и деревню Раево, да в Муромском уезде 600 дворов. Она вышла замуж за князя Алексея Михайловича Черкасского. Когда в 1710 г. она скончалась, то эта вотчина была возвращена ее братьям.

Племяннице Наталье вместо села Троицкого отдано было подмосковное сельцо Гузынино с деревнями и 1046 дворов в Костромских и Царевосанчурских местах; Троицкое же перешло к сыновьям боярина.
Дочерям было отказано в Муромском уезде в Пурецкой волости по 400 дворов. Сыновьям отделены оставшиеся вотчины на три доли, по 1604 явора каждому. Жене Анне Петровне боярин назначил, если с детьми жить не похочет. 10 ООО рублей. С этою денежною наградою она вышла потом замуж за фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева.

Однако сыновние вотчины не были разделены между ними за их малолетством и долго оставались в общем владении. Петр, желая сохранять большие вотчины в одних руках, указал еще вскоре после смерти Льва Кирилловича, 26 мая 1705 г., все его вотчины и людей во всяких приказных делах ведать в Поместном Приказе.
Затем в 1708 г. августа 27 государь указал домом и вотчинами Льва Кирилловича, до возрасту старшего его сына Александра, управлять стольнику князю Ивану Осиповичу Щербакову, который также и с своими вотчинами был отдан в заведование и покровительство Поместного же Приказа.

К сожалению, о состоянии всех вотчин, в каком оставил их после своей смерти боярин Лев Кириллович, мы не имеем необходимых сведений по той причине, что в 1708 г. описи всех домов и церквей в Покровском - Хвилях, в Кунцеве, Троицком, Петровском. Острадамове. Чашникове были отданы из Поместного Приказа человеку Александра Львовича. Ананье Иванову, и в бывший в Москве в 1712 г. мая 13 пожар сгорели без остатку, вместе с домами Нарышкиных и со всякими вотчинными и домовыми крепостями, так что Александр и Иван Львовичи в 1714 г. должны были выпросить из Приказа выписи или копии с этих крепостей, дабы снова укрепить за собою вотчиннические права документами.
По смерти Петра, когда мысль о майоратах или о дворянском единовладении была оставлена, братья Нарышкины, уже возрастные, пришли к тому же, на чем искони стояло все русское вотчинничество. В 1732 г. они разделили между собою все свои недвижимые имения, причем Кунцево досталось Александру Львовичу. Отделены ли были и Хвили для Ивана Львовича, неизвестно. Но Александр Львович с того времени с особенною заботою стал устраивать свое Кунцево.
В 1744 г. он строит в нем каменную Церковь во имя Знамения Богородицы, и нет сомнения, что при нем же в отношении барских построек Кунцево получило то устройство, какое существует в главных чертах и доселе. При нем, вероятно, основан и большой дом, разбиты сады и проспекты, заведены ранжереи и тому подобное. Каменный храм был окончен незадолго перед его кончиною, которая последовала в Петербурге 25 января 1746 г.

В отношении служебного своего положения Александр Львович скончался сенатором, действительным тайным советником и кавалером обоих российских орденов — Андрея Первозванного и Александра Невского.
Вообще, должно заметить, что Нарышкины на служебном поприще вовсе не отличались какими-либо особыми громкими и важными заслугами государству. Но при Дворе они пользовались вниманием и значением, которое утвердилось за ними еще со времени Петра Великого. Как родственники императорской фамилии, они в придворном кругу почитались как бы членами царского Дома и вообще пользовались преимуществами, какие обыкновенно предоставляются принцам крови. Лев Кириллович был родной дядя Петру Великому, а его сын, Александр, двоюродный ему брат и. следовательно, дядя дочерям государя, Анне Петровне и императрице Елисавете Петровне, и дед Петру II. На церемонии погребения Петра Великого сестры Александра Львовича, девицы Анна и Марья Львовны, как двоюродные сестры императора, церемониально шествовали в глубоком трауре за гробом, имея по этикету своих ассистентов.

Такое отношение к царствующей фамилии ставило семейство Нарышкиных очень высоко, так что и без особенных заслуг они всегда возвышались по одному только праву родства. Естественно, что и все знатные в то время люди старались родниться с этим семейством, и особенно те, которым желалось пробраться поближе к царствующей особе. Сестра Александра Львовича, Александра, была замужем за известным Волынским Артемием Петровичем; другая, Аграфена, как упомянуто, за князем Черкасским. Племянница, дочь Ивана Львовича, Екатерина — за Разумовским. Естественно также, что и сами Нарышкины в отношениях к особам царского Дома вели себя гораздо независимее, чем другие придворные. Это особенно было заметно в поведении Александра Львовича. Еще при Петре Великом придворная молва назначала этого Нарышкина женихом цесаревны Анны Петровны, которой он приходился, однако, двоюродным дядею. Это показывает, на какой ноге он стоял в то время в кругу близких к государю людей. Как двоюродный брат императора-преобразователя, он вел себя смотря всего больше на это родство и вовсе забывал о подданстве.

При Петре был в его доме учитель Иван Зейкин, венгр родом, с которым Нарышкин ездил за границу. Этого учителя, как человека искусного и доброй совести, государь в 1722 г. назначил учителем к своему внуку Петру II. Но Нарышкин, не желая отпустить учителя, уговорил его отказаться от этой чести. Петр повторил указ в 1723 г., чтобы вступить Зейкину в дела свои немедленно. Но и после нового указа Александр Львович не отпускал Зейкина. Тогда рассерженный государь написал Макарову: «Нарышкин его не отпускает, притворяя удобь возможные подлоги, и также — я не привык жить с такими, которые не слушаются смирно: того ради скажи и объяви сие письмо, что ежели Зейкин по указу не учинит, то я не над Зейкиным, но над ним (Нарышкиным) то учиню, что доводится преслушникам чинить, ибо все сие от него происходит». Таковы были отношения Нарышкина к самому Преобразователю.

В царствование Екатерины I, при владычестве Меншикова, по случаю его стараний о том, чтобы по смерти императрицы возвести на престол ее внука Петра II, а главное, чтобы женить будущего императора на своей дочери, Александр Львович Нарышкин присоединился к той партии, которая всего этого не желала и очень опасалась, а потому всеми мерами стала противодействовать временщику, надеясь возвести на престол царевну Анну Петровну. Кроме других лиц, заодно с Нарышкиным был и будущий любимец Петра II князь Иван Алексеевич Долгорукий. Однако Меншиков восторжествовал: заговор был открыт, и противники были обвинены в тяжких преступлениях: главные сосланы. Дивиер бит даже кнутом, другие удалены от Двора, в том числе и Нарышкин лишен был чинов и послан на житье в подмосковное свое село Чашниково. Долгорукий понижен в чинах и переведен в полевые полки.
На престол вступил действительно 12-летний Петр II. как замышлял Меншиков; совершено было даже обручение императора на его дочери; но обманчивая фортуна повернула колесо, и временщик с самого верха своего счастия упал в сибирский город Березов.

Вверх

Лица переменились, но существо дела оставалось то же самое. Вместо Меншикова явились Долгорукие, такие же временщики. Вот почему рассудительные люди из тогдашних вельмож и не желали видеть на престоле императора малолетнего, нуждавшегося в опеке, которая всегда и возбуждала временщиков и любимцев к захвату управления в свои руки. Нарышкин в этих обстоятельствах действовал почти так же. как действовал в начале XVII столетия предшественник его по владенью Кунцевым князь Федор Иванович Мстиславский, тоже царский родственник. Он, как и Мстиславский, не терпел подле трона хозяина из своей братьи, и как противился Меншикову, так точно не поладил и с Долгорукими. особенно с отцом императорского любимца, князем Алексеем Долгоруким.
Вообще в это смутное дворцовое время Нарышкин держал себя очень независимо и высоко, нисколько не путаясь в борьбу за владычество временщика, в том убеждении, что он теперь такой же равный член царской семьи, как и царствовавший малолетний император. Александр Львович, как помянуто, приходился двоюродным братом самому преобразователю, а перед его внуком он был очень уже стар. Так. по крайней мере, он рассчитывал свои личные права на уважение и на этом основании говаривал с молодым государем, как с младшим родственником, вовсе забывая, что он все-таки подданный. Известно, что во время пребывания Петра II в Москве Долгорукие овладели им совсем, отдалили и от дельных людей, и от дел, потешая его только охотою да пирами. Вспоминалось молодое время царя Алексея, когда точно так же владел им его дядька боярин Морозов.

Тетка императора, цасаревна Елисавета Петровна, а за нею и Нарышкин стали вразумлять государя и предостерегать его на счет беззаботного его поведения и влияния на него опеки Долгоруких. Нарышкин, как старший родственник, прямо укорял его за праздность и недостойное препровождение времени, обвиняя во всем Долгоруких. Но временщики тотчас приняли свои меры; они размолвили императора с теткою и успели избавиться от наговоров Нарышкина. В ноябре 1728 г. ему было объявлено государево повеление удалиться из Москвы и жить в подмосковных деревнях. Он опять поселился в селе Чашникове: но, крайне раздраженный несправедливою опалою, не переставал и в ссылке поносить правительство Долгоруких «и говорил по-прежнему не только свободно, но даже дерзко: в высокомерной своей запальчивости он не щадил и самого императора и. не уважая святости его сана, неоднократно поносил и бранил его неподобными словами. Однажды, когда Петр II забавлялся охотою близ Чашникова, Александру Львовичу было предложено свидеться с государем и испросить прощение.

Он с презреньем отверг это предложение и на уговоры ехать к государю и поклониться ему отвечал: «Что мне ему с чего поклониться? Я и почитать его не хочу. Я сам таков же, как и он, и думал на царстве сидеть, как он. Отец мой государством правил. Дай мне вытти из этой нужды, я знаю, что сделать».
За это поношение высочайшей власти и дерзкие речи Нарышкин был позван в Верховный Тайный Совет и подвергался опасности подпасть розыску и даже пыткам. Но «Его Императорское Величество, по примерной своей к милосердию склонности и великодушию, не указал оное дело розыском вести, и чтоб оное, яко весьма мерзкое и ужасное, не могло б разгласиться и в народе рассеяно быть, того ради Его Величество указал послать его, Нарышкина, в дальнюю его деревню безвыходно». Такое повеление состоялось 14 января 1729 г., и Нарышкин был отправлен в его Шацкую деревню. Долгорукие, однако, чрез своих агентов предлагали Александру Львовичу, что он может по-прежнему остаться в Москве, если отдаст им две свои вотчины: Покровское-Хвили да Кунцево. Нарышкин с негодованием отверг постыдное предложение и за то остался в опале до самой смерти Петра II*.

Видно, Долгорукому очень желалось приобрести себе в вотчину эту красивую местность и вообще какое-либо место в Сетунском стану, представлявшем вообще большое приволье для охотничьих подвигов. Он добился к концу того же года, что ему было пожаловано 13 декабря соседнее старое патриаршее село Троицкое-Голенищево, которым, однако, за смертию государя 19 января 1730 г. он владел всего один месяц и едва ли не на бумаге только (см. выше).
Александр Львович был женат на дочери графа Александра Петровича Апраксина — Елене Александровне, которая при императрице Елисавете была действительною статс-дамою и потом гофмейстериною. В 1762 г., в день коронования императрицы Екатерины II, Елена Александровна «находилась при священнодействии и обще с обер-гофмейстериною, графинею Воронцовою, оправляли на императрице порфиру». Она скончалась в 1767 г. и погребена в Высокопетровском монастыре в Москве. Относительно управления крепостными крестьянами осталось сведение, что Львовичи Нарышкины очень не жаловали староверов-раскольников и в своем селе Чашникове, чтобы раскольничеству не было попущения, гоняли их на всякие тяжелые работы*.

После Александра Львовича остались два сына. Александр и Лев, и три дочери: Наталья, бывшая в замужестве за Сергеем Наумовичем Сенявиным, Марья, вышедшая за Михаила Михайловича Измайлова, и Аграфена, девица.
Александр Александрович (1726—1795) точно так же провел свою службу при Дворе. Он был обер-шенк, сенатор. действительный камергер. При Екатерининском Дворе особенно видное место занимала его супруга Анна Никитична, урожденная Румянцева. Да и вообще дети Александра Львовича с их семейством были самыми близкими домашними людьми императрицы.
Брак Александра Александровича с Анною Никитичною был совершен в 1749 г. в Москве, во дворце, в присутствии великого князя Петра (III) Федоровича и его супруги Екатерины (II). которые сопровождали даже новобрачных в дом матери Нарышкина, куда потом прибыла императрица Елисавета со всем Двором и иностранными министрами.

Вверх

Бывши еще Великою Княгинею, Екатерина II очень полюбила семейство Нарышкиных. Анна Никитична, две сестры Александра Александровича, Наталья Сенявина и Марья Измайлова, и особенно его брат Лев Александрович с их друзьями, Сергеем Васильевичем Салтыковым и графом Понятовским, составляли самое близкое дружеское общество Великой Княгини, в котором она провела самые счастливые часы своей молодой жизни. Анна Никитична и впоследствии оставалась лучшим ее другом. Однажды, это было уже в 1788 г., императрица, помещая около себя в Царскосельском дворце своих любимых людей и уступая придворному этикету, повелела приготовить комнаты для Нарышкиной и расположить так, чтоб не осталось комнат для княгини Дашковой; причем заметила: «С одною хочу проводить время, с другою нет. Они же и в ссоре за клок земли». Нарышкина в это время была уже статс-дамой и потом при Павле возведена в достоинство гофмейстерины. Она скончалась в глубокой старости, в 1820 г.; детей не имела.
Владелец Кунцева, Лев Александрович**, как и все Нарышкины, вступил во дворец еще очень молодым человеком. В 1751 г.. возвратившись из Москвы в Петербург с матерью, невесткою и тремя сестрами, еще девицами, он был назначен камер-юнкером ко двору великого князя Петра Федоровича. С этого времени и началась особенная дружба великой княгини с этою семьею.

С этого времени и началась особенная дружба великой княгини с этою семьею. При Дворе, несмотря на свое положение, Лев Александрович вел себя очень оригинально. Современники рассказывают, что это был чудак, балагур, постоянно шутивший и забавлявший придворное общество своими комическими рассказами и разговорами и разными шалостями. Об нем говорили, что если б он не родился богатым, то легко мог бы жить и наживать деньги, употребляя только в работу свой необыкновенный комический талант. Он был вовсе не глуп, если многому не учился, то многому наслышался и все слышанное умел очень оригинально и комично располагать в своих мыслях и в рассказах.
Он мог очень пространно рассуждать обо всякой науке и обо всяком искусстве и притом так, как вздумается; употреблял технические термины, говорил чистейший вздор непрерывно целые четверть часа и больше; все слушали и ничего не понимали, как и он сам. Кончалось обыкновенно тем, что все общество раздражалось гомерическим смехом. Особенно был он неподражаем, когда принимался говорить о политике: самые серьезные люди не могли удержаться от смеху. Сама императрица, вспоминая о Нарышкине, говорила, что он был шут до мозга костей, что никто не заставлял ее так смеяться, как он.

Об одном случае веселости Нарышкина рассказывает в своих записках принц де Линь, путешествовавший с императрицею в Крым. Он говорит, между прочим: «Однажды обер-шталмейстер Нарышкин, самый любезный и вместе резвый человек, пустил посреди нас волчок, у которого голова была больше его собственной. После жужжания и высоких скачков, которые довольно нас позабавили, волчок разлетелся с ужасным свистом на три или четыре куска, прошел между Ее Императорским Величеством и мною, поразил двух наших соседей и ударил в голову Принца Нассау, который два раза велел пустить себе кровь». Другой рассказ принца де Линя показывает, как вообще свободно и просто вел себя обер-шталмейстер даже и в дружеских разговорах с государынею. Однажды императрица завела речь о том, что ей странно кажется, отчего слово вы, означающее множественное число, вошло в употребление, а прямое слово ты изгнано.
Ей ответили, что оно еще не совсем изгнано и употребляется между великими особами, что, например, Ж.Ж. Руссо говорит к Богу: Господи! в божественной славе твоей и что Богу во всех молитвах говорят так же. «Для чего же вы обходитесь со мною с большею церемониею? — заметила императрица и сказала Нарышкину: — Будешь ли ты со мною так говорить?» — «Для чего же не так, — отвечал он, — если только ты сама будешь со мною учтивей». Тут полились целые тысячи ты, один смешнее других. «Я свои мешал, — говорит принц, — с именем Величества, и твоего Величества было уже для меня довольно.

Вверх