| |
Из поэмы «Смерть пионерки» (Багрицкий в Кунцево)
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна).
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить.
1932 г.
Читатать полностью «Смерть пионерки» Смотреть Видео
.
********************
Можайское шоссе.
Автобус.
В тучу, в гулкие потемки,
Губы выкатил рожок,
С губ свисает на тесемке
Звука сдавленный кружок.
Оборвется, пропыленный, -
И покатиться дрожа
На поклонную, с Поклонной,
Выше. Выше. На Можайск.
Выше. Круглый и неловкий,
Он стремится наугад,
И случайной остановки
Покачнется – и назад.
Через лужи, через озимь,
Прорезиненный, живой,
Обрастающим навозом,
Бабочками и травой –
Он летит, грозы предтеча,
В деревенском блеске бус,
Он кусты и звезды мечет
В одичалый автобус;
Он хрипит неудержимо
(Захлебнулся сгоряча!),
Он обдаст гремучим дымом
Вороненого грача.
Молния ударит мимо
Переплетом калача.
Матершинничает всуе,
Взвинчивает в пыль кусты.
Я за приступ голосую!
Я за взятие! А ты?
И выносит нас кривая,
Раскачнувшись хорошо!
Над шофером шаровая
Молния, как яблоко.
Все открыто и помыто,
Камни в звездах и росе,
Извиваясь, в тучи влито
Дыбом вставшее шоссе.
Над последним косогором
Никого.
Лишь он один –
Тот аквариум, в котором
Люди, воздух и бензин.
И, взывая, как оратор,
В сорок лошадиных сил,
Входит равным радиатор
В сочетании светил.
За стеклом орбиты, хорды,
И, пригнувших, сед и сер,
Кривобокий, косомордый,
Давит молнию шофер.
1928
********************************
МОЖАЙСКОЕ ШОССЕ
По этому шоссе на восток он шел,
Качались шапок медведи;
Над шапками рвался знаменный шелк,
Над шелком — орлы из меди...
Двадцать языков — тысячи полков,
Набор амуниций странных.
Старая гвардия ледышками штыков
Сверкала на русских курганах.
И русские сосны и русская трава
Слушали вопли:
«Виват! Виват!»
И маршалы скакали, дразня коней:
Даву, Массена, Бернадот, Ней...
И впереди, храпя, как олень,
Целого медведя сбив набекрень,
Этим сияющим соснам рад,
Весь в бакенбардах летел Мюрат...
Москва перед глазами —
Неаполь позади!
Победе виват!
Не изменявшей никогда!
Чудо космографии па его груди:
Южный Крест и Полярная звезда...
А в старом тарантасе,
Который пропах
Цирюльничьим мылом и потом,
На твердых подушках сидит Бонапарт
И смотрит, как тихо качается пар
Вдали— над шоссе и болотом...
И серый сюртук, и белый жилет
(Скромна полководцев порода),
И круглый живот дрожит, как желе,
И вздрагивает подбородок...
Хозяйственным скрипом скрипит тарантас…
И вот над шоссе пропыленном —
Москва, как огромный иконостас,
Встает за горой Поклонной.
Она неприступна:
Приди и возьми
(Он слышит: не кони ль заржали?)
Булыжником грохнет, укусит дверьми,
Грошовой свечой ужалит.
И сабля вырастет из ветвей
(Он слышит: не ветры ли кличут?),
Недаром ему купола церквей
В глаза кукишами тычут...
Москва придавит периной снегов
Простор, что пушками оран,—
И вместо французских медных орлов
Прокаркает русский ворон!..
И в снежной и в одичалой красе
Снова пустынным станет шоссе...
------------------------------------------------------
Мы чествуем нежную почесть травы,
Покрывшую честные гробы,
Гремя по ухабам, на приступ Москвы
Идет покоритель — автобус.
Он ливнем промыт, он ремонтом пропах,
Он движется с ветром вместе:
Ведет он, как некогда вел Бонапарт,
Людей из веселых предместий.
Нас двадцать языков — мы рядом сидим,
За нами лесов зацветающий дым.
Мы знаки окраин приносим в Москву;
На кузове — пыль,
На колесах—траву.
Шипучим ознобом стучит по ногам .
Бензин, разогнавший колеса;
Ломятся в окна под грохот и гам
Стада, озера, покосы.
И легкие наши полны до краев
Студеною сыростью лугов...
Пусть рыбы играют в заросших прудах,
Пусть птицы стрекочут на проводах,—
За крышей трактира постылого
Мы видим Дорогомилово...
И щучьим веленьем встают по бокам
Свинец нефтебаков и фабрик бакан...
Нам город готовит добротный уют,
Трамвайных алфавитов пляски,
Распахнуты рынки,
И церкви встают,
Как добрые сырные пасхи...
Бензиновый ветер нас мчит по Москве,
С разлета выносит на площадь,
Где, нашим разведчиком выбежав, сквер
Шумит подмосковною рощей...
И в сброде зеркал и слоновых шин,
В расхлестнутом масляном студне,
Казарма автобусов, лагерь машин,
Кончает солдатские будни.
1928 |
|
