Портал Кунцево Онлайн.
Внуково
История района Тропарево-Никулино История района Солнцево История района Раменки Проспект Вернадского История района Очаково-Матвеевское История района Ново-Переделкино История района Можайский История района Кунцево История района Крылатское История района Филевский Парк История района Фили-Давыдково История района Дорогомилово
Карта сайта Главная страница Написать письмо

  

Кунцево Онлайн

А. П. Гайдар в Кунцево

Аркадий Петрович Гайдар (Голиков), в Кунцево............
Читать подробнее -->>

 

А у нас снималось кино…

Фильм Граффити

Фильм "Граффити"
Читать подробнее -->>

Открытие памятника на Мазиловском пруду.

Открытие памятника на Мазиловском пруду.

9 мая 2014 года, на Мазиловском пруду прошло открытие памятника воинам, отдавшим свои жизни в Великой Отечественной Войне.
Читать подробнее -->>

Деревня Мазилово

Старожилы Мазилова объясняли название своей деревни так: мол, в далекие времена извозчиков, возивших в Москву разные грузы, обязывали смазывать дегтем колеса телег, чтобы

Старожилы деревни Мазилова объясняли название своей деревни так: мол..................
Читать подробнее -->>


 

 

 
  



Портал Кунцево Онлайн / В.Б. Муравьев/Иван Егорович Забелин



4.

ИВАН ЕГОРОВИЧ ЗАБЕЛИН

Сам Забелин осознавал недостаточность своего образования. «Но в кругу знакомых, - писал он, вспоминая первые годы службы в Оружейной палате, - я представлялся величиной не в меру моим познаниям». Сослуживцы почитали его «ученым», поэтому и экзекутор Давыдов, и Величкин, подаривший ему фрак, и директор Ушаков, имевшие малолетних детей, просили его кого из детей научить читать и писать, с кем позаниматься каким-нибудь школьным предметом.
У Забелина появляется и круг знакомств. В дневнике он называет несколько домов, где бывал: у своего начальника Давыдова, у архитектора Тона (где его внимание привлекла некая Анна Карловна) у чиновника Ахлебаева, который ссудил его десятью рублями на словарь (у Ахлебаева, рассказывает Забелин, «незнакомая старушка предсказала мне, что я женюсь на хорошей и богатой, только с тем, чтобы я не женился на первой, которая будет свататься, а на другой»), у Смирновых (это, видимо, знакомые Авдотьи Федоровны, а, может быть, еще и отца) - «пустое знакомство, однако с сетями для ловли жениха». Сложилась у Забелина и своя компания молодежи, в его жизни появились новые интересы и развлечения: домашний театр, танцы, ухаживания за барышнями.
Забелин посещает и общественные места: маскарад в Немецком клубе, бал в Дворянском собрании («Был окружен масками, по выражению Лермонтова, стянутыми приличьем... Преглупая вещь там бывать. Совсем не нахожу удовольствия»). Много лет спустя он вспоминает, как с приятелями вели беседы «в Александровском саду во время гуляний, когда бывала в саду музыка. Мы сиживали на лавочке или шествовали по большой аллее, в спорах о разных литературных предметах, кто во что горазд, наблюдая вместе с тем и публику, особенно красоту девиц. Хорошенькое личико с симпатичными чертами всегда производило в моем чувстве что-то, как говорится, неземное, то есть какое-то волнение необъяснимое». Забелин был влюбчив. Уничтожив свой юношеский дневник, он так охарактеризовал его: «Записывал одни глупые чувствования, вспышки любви и тому подобное».


Н.А. Мартынов. Спас на Бору в Московском Кремле. Литография. 1840-е гг.

При природной робости, склонности к самоуничижению все эти чувствования и вспышки доставляли Забелину лишь душевные страдания.
«Один одинешенек брожу целый день без определенной цели, без определенной мысли, - описывает он субботний нерабочий день. - Мне кажется, я не думаю ни о чем. Одно только увлекает меня - люблю подслушивать и подсматривать природу. Как это я делаю - трудно, да и, может быть, смешно об этом рассказывать. Смешно рассказывать тайны первого юношеского увлечения, первые порывы любви, более, нежели смешно - глупо. Так, по крайнем мере и мне, да я думаю, и всем это кажется. Смешно ли, глупо ли это в самом деле - не знаю. Но мое влечение подслушивать и подсматривать природу имеет много общего с тайнами сердца и поступков первой невинной, простодушной и чистосердечной любви».
В свободные дни Забелин совершает пешие прогулки по окрестностям Москвы, известным «приятностями» и «красотами», говоря словами Карамзина. Кстати сказать, в выше приведенном рассуждении Забелина видно несомненное влияние начальных строк карамзинской «Бедной Лизы».
Сначала Забелин в подмосковных пейзажах обращает внимание на «дивную величественную природу». Со временем же. после того, как эти прогулки он стал совершать в обществе Снегирева или художника и коллекционера К.Я. Тромонина - знатоков и любителей старины, целью экскурсий становится обозрение памятников. В его дневнике появляются и соответственные записи:
«В Измайлове... осматривали развалины приспешных отделений дворца, которого теперь не существует. Смерили. Запаслись обломками цветных кафелей с собора Измайловского»; «Ходили ... в Марьину Рощу. Осмотрели немецкое кладбище. Списали надписи на плитах».
Большой интерес у Забелина вызывала художественная, или, как ее тогда называли, «изящная» литература. «Уже по 18-му году, в 1838 году, ораторствуя о литературе, о Пушкине, о Вельтмане и прочих, я приобрел авторитет знатока литературы», - вспоминает Забелин. Когда в 1839 году несколько начинающих московских литераторов (в их числе Забелин называет в будущем довольно известного поэта В. Красова) решили издавать журнал, то пригласили и его в качестве сотрудника.
«К писательству тянуло меня какое-то невнятное чувство, стремление непонятное, в котором неясно и неопределенно высказывалось, как теперь думаю, простая потребность в научной работе», - полагал Забелин уже в зрелые годы. Но в юности это было стремление выразить себя именно в художественной, поэтической и беллетристической форме.
Стихи Забелин начал писать в Преображенском училище, продолжал писать их и позже.

В стихах он старался рассказать о своем восхищении покорившими его московскими пейзажами:
Я на горах. Вдали привольно Москва раскинулась, глазам Смотреть на домы трудно, больно, Так много их и здесь, и там. Как неподвижно, как безмолвно Они стоят вокруг Кремля Какой-то тайной думы полны, И тихо всё - молчит земля.
Сочинял стихи «на случай», как, например, послание друзьям-студентам на их отъезд на вакации, в котором призывал не забывать
«Про жизнь в Москве, про Пашков дом, Про наши скромные квартеры, Про смех всегдашний перед сном, Про тьму табачной атмосферы...»
И, конечно, писал о своих любовных муках:
В порыве ревности, тревожимый сомненьем, С вопросом горестным стою перед тобой. Открой мне первое души твоей волненье И первую любовь открой мне - все открой. Скажи мне. На кого с участьем и желаньем Застенчиво был взгляд твой обращен, Кому ты принесла то сладкое страданье, Страданье первое - и сердца первый стон

В старости Забелин довольно критически оценивал свои стихи: «Вымучивал строки, иногда складые; да и то, вероятно, чужие или на манер чужих». Но когда они писались, отношение было другое. Последнее стихотворение он переписал в дневник, и еще сопроводил эмоциональными строками - самобичеванием влюбленного: «Дурак! Чего ты просишь? О какой любви говоришь? Где она? Где ты ее заметил?»
Забелин пробовал себя и в прозе. Он хотел писать повести, начинал, но застревал на первых страницах.

Вверх

Впоследствии, анализируя свой провал с сочинением повестей, Забелин пришел к выводу, что причина неудачи заключается в характере и особенности его творческого метода. Ему представлялось, что повесть следует придумывать, а даром фантазии он не обладал. Зато хорошо известную ему вещь, предмет, ситуацию, действие, событие, то есть, имея перед собой конкретную и изученную натуру, он мог изобразить ее словом. Поэтому его исторические сочинения, основанные на тщательном изучении и частностей, и общей проблемы, представляют читателю яркую и убедительную картину той эпохи или события, которому посвящен его труд.
Поскольку стремление к писательству, по признанию самого Забелина, было чувством непонятным, то есть интуитивным, оно требовало и искало себе выхода и в конце концов нашло, и как раз в форме научного исторического сочинения.
В автобиографических заметках Забелин кратко, но четко рассказывает о всех этапах создания своего первого опыта написания научного сочинения.
«Канцелярская служба, в качестве даже одной переписки бумаг, здесь по необходимости и незаметно пролагала дорогу к подробному изучению русской истории и древности. Единственное в своем роде хранилище разнородных и драгоценных памятников древнего царского быта и находившийся при нем. в то время никому неизвестный и совсем забытый, архив древних расходных и других книг сильно возбуждали любопытство молодого писца, полюбившего русскую да и всеобщую древность еще в училище» (Автобиография).
«Ничегонеделанье в канцелярии, а неотменное торчанье в ней от 8 до 3-го часа заставляло меня вначале почитывать описи и новые 1800-х годов и старые XVIII столетия, а потом и приходо-расходные книги XVII столетия. Сначала было трудно разбирать старинный почерк, но вскоре я вполне с ним освоился. Расходные книги меня не так интересовали, хотя в них-то и попадались любопытные записи расходов. Это было в начале, когда я выбрал чтение более занимательное, выходы царей. Меня остановило название царских выездов походами. Я имел понятие о походе только в военном значении, а тут и богомольное путешествие названо походом. Подробнее, чем другие, обозначались походы Троицкие. Явилась мысль описать их». (Воспоминания).
После того, как «явилась мысль описать» Троицкие походы собственно и началась работа по написанию статьи.
Прежде всего закономерно возник вопрос о том, какая имеется по этому вопросу литература.
«Но надо было узнать, не описаны ли они кем-нибудь прежде и не напечатано /ли/ описание. Стал изыскивать литературу этого предмета. Но трудно было достать подходящих книг. У Карамзина ничего не написано. У Иванчина-Писарева тоже» (Воспоминания).
Сочинения Н.М. Карамзина к этому времени уже были в библиотеке Забелина. Работы Николая Дмитриевича Иванчина-Писарева (1790-1849) - московского поэта и историка-дилетанта печатались в журналах и альманахах и были широко известны в Москве. Он был поклонником и последователем Н. М. Карамзина, автором ряда работ о московских и подмосковных достопримечательностях, написанных в жанре очерка - путевых заметок: «Вечер в Симонове», «День в Троицкой лавре», «Прогулка по древнему Коломенскому уезду» и других.

Не найдя описаний царских богомольных походов ни в текстах у этих авторов, ни указания на них в обильных примечаниях, которыми снабжены их сочинения, и убедившись, что они не описывали Троицкие походы, Забелин начинает писать свою статью исключительно на архивном материале.
Собственно говоря, по мере накопления выписок его работа обретала форму сочинения. Об этом и пишет Забелин в автобиографии: «Из дробных и мелких сведений, которые он усердно выписывал, мало-помалу сами собою составились более или менее полные отделы любопытных свидетельств о давней старине и требовалось только использовать силы над литературным трудом. Таким образом в первый раз была составлена небольшая статья о богомольных путешествиях царя - в Троице-Сергиев монастырь, в старину называемых Троицкими походами. Статья составлялась очень медленно, потому что материал для нее выбирался, как упомянуто, по крупицам из множества рукописных книг. К концу 1840 года она была уже настолько полна, что могла бы поступить в печать. Но тогда юный автор очень боялся печати - совсем не верил в себя, в свое уменье -так ли сделал».
«Литературный труд», то есть литературное оформление статьи - отбор материала, построение ее композиции, тон авторского рассказа - занял более года, к тому же обнаруживались все новые и новые детали, черточки. Хотелось и им найти в статье место. Статья расширялась и росла, получилась, по словам Забелина, «порядочная тетрадь».
«Я очень боялся, что сочинение мое плохо, - рассказывает Забелин. - Как узнать, стоит ли оно чего-нибудь? Решил представить его Снегиреву с целью выслушать его мнение. Переписал тетрадь и явился к нему в Троицкий переулок... Недели через две снова явился к нему за ответом, что скажет» (Воспоминания).
Суть ответа Снегирева Забелин изложил в дневниковой записи: «22 декабря 1841 г. Воскресенье. Был у Ивана Михайловича Снегирева с статьею о Троицких походах. Он строго разбирал ее, но только в отношении к слогу и разным неправильным выражениям. Что же касается до изложения и размещения материалов, то всё оное похвалил...»
В воспоминаниях Забелин дополняет сведения о беседе со Снегиревым очень важной деталью: «Напечатать, - говорит, - можно, вот хоть в «Русском вестнике». Я вам дам записку к Полевому Ксенофонту, он, вероятно, примет вашу статью».
В записке Полевому Снегирев представил Забелина: «Мой любимый ученик. Он ревностно занимается русской стариной и разрывает ее сокровища в Оружейном архиве».
Соредактор и московский агент издаваемого в Петербурге журнала К. Полевой взял рукопись и велел зайти через неделю. В указанный срок Забелин явился за ответом.
Полевой «похвалил статью: «Любопытная статья, я с удовольствием могу ее напечатать». Я спросил: «Какое вознаграждение назначите?» - «А разве требуется вознаграждение? Ведь вы, сколько я могу видеть, начинающий. А ведь писатели, и сам Карамзин, начинали печататься без всякого вознаграждения, почитали за счастье, что были напечатаны. Иные даже платили за это удовольствие». Я заметил, что, вероятно, это были люди богатые, а нынче, как я слышал, за стоющие статьи платят хотя бы и мало. - «И я бы уплатил вам малую толику, да наш журнал только нам в убыток.

Вверх

Мы его кончаем, обязаны только выдать книги подписчикам». - «Так позвольте мне взять мою рукопись». Он принес тетрадь из своего кабинета, заваленного книгами, и, отдавая мне, сказал: «Сожалею, что не могу вас удовлетворить».
Отчасти и я с сожалением понял, что статья моя не стоит ничего, что она может быть напечатана только в крайности для наполнения книжек «Русского вестника» чем ни попало, так я выразумел это из разговора с Полевым вообще о составе книжек журнала. Я почувствовал, что он хотел сделать мне как бы милость, напечатав мою статью» (Воспоминания).
Несмотря на неуверенность в своих силах Забелин все же высоко оценивал свой первый труд. Такой же оценки он ожидал от Палевого. В своих претензиях он хотел не милости, не снисхождения, но справедливого признания достоинств своего сочинения.
Также недостаточно справедливым он счел и отношение к его статье Снегирева. Дневниковая запись о разговоре 22 декабря заканчивается замечанием: «Всё оное похвалил, но как-то холодно, безучастно».
Работа над статьей о Троицких походах имела огромное значение для всей дальнейшей жизни и деятельности Забелина. При работе над ней он понял, что история является его жизненным призванием.
Между тем служебные дела Забелина складывались вполне благополучно: в третий год службы он получал жалованья уже 300 рублей, его не обходили денежными наградами к праздникам - по 100-150 рублей в год, в 1839 году ему дали другую квартиру во втором Кавалерском корпусе, посветлее и попросторнее прежней. Так как денег на жизнь все же было в обрез, Авдотья Федоровна, по совету своей знакомой, державшей студентов-нахлебников, взяла на хлеба трех студентов - первокурсников Московского университета, приехавших из провинции.
Забелин быстро сошелся с жильцами.

Вверх

«Жизнь со студентами, в кругу студенчества была мне очень полезна, - рассказывает он. - В понимании литературных и научных вопросов я чувствовал себя в уровень с ними, и потому между нами постоянно велись бесконечные суждения и рассуждения и горячие споры по предметам, вообще вызывавшим на размышления, как говорится. В числе знакомцев студентов у меня тогда были Василий Иванович Татаринов, Иван Васильевич Малышев, Иван Васильевич Павлов, с которыми больше других я сходился во мнениях. Были и такие, которые даже тяготились разговорами о предметах, вызывающих на размышление, например, Севастьянов, играющий на гитаре, увеселявший наши вечера своей игрой. Под его гитару мы устраивали танцы с соседними по квартире девицами и гостями из девиц же. Студент Полозов был главным устроителем таких вечеров, особенно на Святках. Студенты-нахлебники уехали от меня в 1842 году, живя два года с небольшим. Но знакомство с ними продолжалось до окончания ими курса и далее...».
Студенты понимали желание и стремление Забелина заниматься наукой, сочувствовали ему и поддерживали как могли. Собственно говоря, по его собственному признанию, Забелин обязан им тем, что стал ученым-историком.
Поскольку, служа в Оружейной палате, Забелин не имел перспективы, (и действительно, до 1856 года, имея ученые труды, будучи членом ученых обществ, в палате он по-прежнему занимал должность писца), то сослуживцы советовали ему перейти в уездный суд: там и жалованье больше, и имеется больше возможностей для получения чина и тем самым для карьеры.

Его однокашник по Преображенскому училищу Сергей Иванов, также не имевший чина и служивший писцом, предлагал другой путь: поступить учителем в государственное уездное училище, должность учителя давала право на чины, и учительское жалованье было в два раза больше, чем у канцелярского служителя. И Забелин решился идти в учителя.
Для того, чтобы ходатайствовать перед попечителем учебного округа о месте учителя, требовалось сдать экзамен. Экзамены принимала в 1-й гимназии комиссия из директора и учителей. Забелин выдержал экзамен с успехом. Попечитель учебного округа сказал, что сейчас свободных вакансий нет, но через месяц будут и велел подавать документы.
Забелин, совсем уже решивший покинуть Оружейную палату, сообщил о том, что идет в уездные учителя, студентам, но тут он у них поддержки не нашел.
«Студенты общим хором напали на меня. Они описали уездную жизнь такими красками, что я крепко призадумался. «Ничего больше не выйдет, - говорили они, - как то, что вы сопьетесь с круга и будете пить да в карты играть, ничего другого там делать не полагается. Вас затянет это болото по горло. Какие там умственные интересы или занятия наукой - всё съедает пошлость жизни». Главное, доказывали студенты, в провинции он будет лишен материалов для работы, архива. А они уверены, что у него большое будущее ученого.

Вверх

Забелин одумался и не понес документы в учебный округ.
А.С. Пушкин, сравнивая допожарную и грибоедовскую Москву с Москвой 1830-х годов, говорит, что той - дворянской, барской, известной роскошью балов и обедов - уже нет, теперь Москва иная.
«Но Москва, утратившая свой блеск аристократический, - пишет Пушкин, -процветает в других отношениях: промышленность, сильно покровительствуемая, в ней оживилась и развилась с необыкновенною силою. Купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством. С другой стороны, просвещение любит город, где Шувалов основал университет по предначертанию Ломоносова.
Литераторы петербургские по большей части не литераторы, но предприимчивые и смышленые литературные откупщики. Ученость, любовь к искусству и таланты неоспоримо на стороне Москвы...
Московская критика с честию отличается от петербургской. Шевырев, Киреевский, Погодин и другие написали несколько опытов, достойных стать наряду с лучшими статьями английских Reviews, между тем как петербургские жур­налы судят о литературе, как о музыке, о музыке, как о политической экономии, т.е. наобум и как-нибудь, иногда впопад и остроумно, но большею частию неосновательно и поверхностно».
Такова была Москва времен молодого Забелина.
Служба Забелина в Оружейной палате и его целенаправленные занятия историей, которые уже выходили за пределы любительства, закономерно должны были привести его в круг людей со сходными интересами.
В этот период в Москве русская историческая наука была представлена выдающимися деятелями различных направлений: в Московском университете преподавали создатель скептической школы в русской исторической науке М.Т. Каченовский, романтик Н.А. Полевой, «государственник», разрабатывающий идею самобытного русского государства М.П. Погодин («Революции не перенимаются, - писал он, - а в происходят каждая на своем месте и из своих причин»), западник Т.Н. Грановский. В Москве действовало Императорское московское общество истории и древностей российских, основанное в 1805 году, вокруг которого были объединены московские историки - профессионалы и любители. Интерес к отечественной истории имел в Москве давние и крепкие традиции.


Н. Тихомиров. Т.Н. Грановский читает в Московском университете лекцию по средней истории. Зарисовка студента. 1845 г.

Вторая половина 1830-х - 1840-е годы в истории культурной и умственной жизни Москвы отмечены особой интенсивностью и напряжением. А.И. Герцен в « Былом и думах» так характеризует это время: «... все мы были сильно заняты, все работали и трудились, кто - занимая кафедры в университете, кто - участвуя в обозрениях и журналах, кто - изучая русскую историю; к этому времени относятся начала всего сделанного потом... Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде, ни на высших вершинах политического мира, ни на последних маковках литературного и аристократического».
Это была эпоха дискуссий западников и славянофилов. Много лет спустя, подводя итоги их спорам, их дружбе-вражде, западник Герцен напишет: «Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное безотчетное физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, - чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».
Вверх


Противостояние западников и славянофилов, их дружба-вражда, противоположные точки зрения на один и тот же предмет, искреннее и жестокое желание выявить истину, бесконечная искренность и честность не принесли победы ни тем, ни другим, но зато было поднято столько вопросов, затронуто столько проблем, касающихся исторического пути развития России, что вот уже полтораста лет каждое новое поколение вновь и вновь возвращается к ним.
Забелин, по своему положению, не мог принимать в общественной и интеллектуальной жизни Москвы такого активного участия, как Герцен и его друзья. Его время наступит позже. Но влияние духа времени сороковых годов он испытал в полной мере. Первый биограф Забелина, внук декабриста, В.Е. Якушкин, хорошо знавший историка, в биографическом очерке «Иван Егорович Забелин. Ко дню полувекового служения его русской науке» (1892 г.) писал: «Сороковые годы наложили на него свою печать».
Однажды Василий Татаринов, один из забелинских жильцов-студентов, сказал Забелину: «Вас непременно желает видеть Грановский».
Знакомство юного Забелина с известнейшим и популярнейшим в Москве профессором-историком Тимофеем Николаевичем Грановским принадлежит к ярчайшим впечатлением его юности.
«Вас непременно желает видеть Грановский, - говорил мне Василий Иванович Татаринов. В прошлое воскресенье был разговор о вас и потому пойдемте к нему в это воскресенье. Он по воскресеньям утром до 2 часов всегда дома». Я спрашиваю: «Для чего я пойду его беспокоить? Как-то неловко прийти к нему без дела, без всякого повода». «Он желает с вами познакомиться - вот и повод. А я обещал ему, что приведу вас, а потому и пойдемте». Говорю, что у меня и костюма, платья надлежащего нет, как идти. «Он хочет познакомиться не с вашим сюртуком, а собственно с вами», - сострил Василий Иванович. Делать было нечего, надо было идти, хотя я чувствовал большую неловкость ,что я приду, с чем приду, говорить не умею. Главное, я чувствовал себя великим невеждою во всем и боялся, точно шел на экзамен. Начнет Грановский что говорить, а я ни в зуб толкнуть. Как ни тяжело было для меня, но все-таки мы пришли, застали человек пять студентов, которым Тимофей Николаевич указывал какие-то сочинения по истории, с отзывами о их достоинстве научном. Внимательно занятый этим обстоятельством, он извинился, что скоро кончит. Мы отошли в сторону. Когда один за другим, что-то записав на лоскутах бумаги, студенты разошлись, Тимофей Николаевич с приветливой улыбкой обратился к нам. Не припомню теперь, о чем был наш разговор, продолжавшийся очень недолго, потому что новые посетители помешали нам».
Еще несколько раз Забелин приходил к Грановскому с Татариновым. Видимо, Грановский присматривался к нему, потом пригласил придти к обеду, к 4 часам.
«Тимофей Николаевич жил в доме Мильгаузена на углу Садовой и Грачевки. Внизу была зала столовая. Вверху его кабинет. Посторонних не оказалось никого. Тимофей Николаевич позвал меня к себе наверх. Поговорили о новостях и кое о чем, потом сошли вниз, где был уже накрыт стол на три прибора. Вскоре вышла и Елизавета Богдановна. Тимофей Николаевич порекомендовал меня ей, и затем сели за стол. На столе стояла только одна бутылка сотерна поблизости ко мне. После супа подали печеные горячие каштаны и к ним сливочное масло, блюдо, которого я отроду не видел, и так как начали с меня, то я совсем не знал, что делать, и попросту сказал, что в первый раз в жизни вижу такое блюдо и потому не знаю, как с ним поступают.

«А вот очень просто, - сказал Тимофей Николаевич, — положите к себе на тарелку как можно побольше, потом, как орехи, снимите скорлупу, к ядру прибавьте масла и кушайте, ведь это зажаренный картофель, не более того». Я покраснел до ушей. Елизавета Богдановна улыбалась и, как мне показалось, с той поры почувствовала ко мне немалую симпатию, что выразилось и впоследствии. Третье кушанье была жареная телятина, большая нога, от которой дали нам, отрезала сама Елизавета Богдановна. Тем обед и закончился. Между блюдами пили сотерн. И я рюмку выпил».
Много лет спустя Забелин пытался восстановить в памяти слова, услышанные им в кабинете хозяина дома: «Грановский толковал, что ничего хорошего не сделал... Скорбел, что люди ушли, а было бы можно сделать, указывал на декабристов. «Вот вы еще молоды...» Я доказывал, что мы хотя и молоды, да плохи на дело.. Занимающиеся русской историей все суживают воззрения и взгляд».

В архиве Забелина сохранились наброски очерка о Грановском. Он не закончен, и при жизни историк его не публиковал. Это замечательный, яркий этюд, написанный с поистине художественным блеском. Но вряд ли его можно считать объективным портретом. Забелин не касается политических взглядов Грановского, его западничества, даже его профессиональных достоинств как ученого, но пишет о его человеческих, личностных чертах. Изображая Грановского. Иван Егорович Забелин создавал идеальный образ человека, создавал нравственный идеал, которому он желал следовать, и поэтому в этом портрете столько же Грановского, сколько Забелина. Недаром в воспоминаниях современников о Забелине мы находим, что многое из того, что Забелин говорил о Грановском, они относят к характеру и образу самого Забелина.
«Он был вдохновенный оратор, поэт, бард, скальд, - пишет Забелин. - Его лекция была священнодействием, таинством во времена которого свершалась действительная тайна очеловечевания человека, освящения и просвещения чувств и помыслов человека, возвышения из среды пошлости в среду выспреннюю.
Блистающий, светлый взор, сдержанная, грустная страдальческая улыбка. Сжатие, движение губ иногда досказывало больше, чем слова и вся речь говорила. Фраза его была иной раз нескладна, бессвязна, но грациозна, как юношеский лепет, как язык страсти. Вообще, была значительная доля недоговоренного словом, но договоренного движением губ, улыбкой, взглядом, наклоном головы или поднятием-поворотом (длинные кудри придавали ему много красоты).
В глазах его светило, блистало то чувство вселюбви. которое немногие понимают и умеют ценить. Мужчины его относят к излишней маниловщине, ро­мантизму, женщины принимают на свой счет.
Нет, это была поэзия, это была любовь к высокому и благородному человеческой натуры, любовь к человеку в самом возвышенном смысле слова как к поэтическому созданию природы. Это была любовь, не способная отрицать, нигилизировать, не способная оценивать людей и их дела, как и отвлеченные идеи, одним холодным рассудком - умом, разумом. Отсюда - религиозность Грановского, собственно, не религиозность, а мир поэтических представлений и веро­ваний. Теплая натура, Грановский живо верил во все прекрасное и благородное человека.
Он мог ненавидеть. Но из любви, ибо, чем он больше любил, тем пластичнее был способен выразить ненависть ко всему низкому и подлому в человеке.

В.В. Пассек. Гравюра. XIX в.
В.В. Пассек. Гравюра. XIX в.

Вверх

Ирония его была, тепла и добродушна, желчи в ней не было приметно. Эта ирония была страдальческим воплем любящего и верящего, а не воплем холодного, совсем разлюбившего, совсем разуверившегося человека. Он верил, а другие уже не верили. Это была любовь, которая свое личное приносила в жертву общему, вот почему Грановский сходился с разнообразными людьми и во всяком трогал любовную сторону или умел ее найти, поднять и тем привязывал человека.
У него не было фанатизма кружка, той узкой мерки любви, которая отрицает все, что не наше или что нами не уважается или не признается, очень часто лишь по недоразумению или по невежеству. Не было в нем фразы, как, например, в Герцене и Огареве, то есть не было той доли хлестаковства...»

Забелин слушал лекции Грановского и, видимо, потом бывало обсуждение, так как в письме к Станкевичам профессор пишет: «Забелин доставил мне большое удовольствие своим отзывом о пользе, принесенной ему моим чтением».
Забелин помнил и глубоко чтил память Грановского. Якушкин пишет: «И каждый год 4 октября в годовщину смерти Грановского, на панихиде на его могиле, теперь посещаемой очень немногими, можно видеть маститую фигуру Ивана Егоровича.

В 1841 году редактором неофициальной части «Московских губернских ведомостей» стал Вадим Васильевич Пассек, историк, выпускник Московского уни­верситета, друг Герцена и Огарева, входивший в их кружок. Талантливый, выделявшийся своими глубокими познаниями, он по окончании университета был рекомендован на должность университетского преподавателя истории с перспективой подготовки к профессорскому званию, но в связи с разгромом герценовского кружка к преподавательской деятельности допущен не был. Однако Пассек продолжал заниматься историей, на Украине, где находилось родовое имение семьи, он ведет археологические раскопки, его избирают действительным членом Общества истории и древностей российских.

Пассек был горячим сторонником исторического всестороннего изучения конкретной местности, то есть того, что сейчас называют краеведением. Поэтому, заняв должность редактора неофициальной части «Московских губернских ведомостей», он начинает систематически публиковать материалы по истории, географии, статистике Москвы и Московской губернии. Он пишет для московского
отдела газеты сам и привлекает авторов, занимающихся этой тематикой.
Пассеку принадлежат опубликованные в газете очерки «Описание царства Московского». «Китай-город. Белый город и Земляной город в царствование Петра Великого» и другие, им была составлена «Московская справочная книжка» -очерк н адреса исторических памятников и справочный материал о современной Москве и губернии, а также написана книга «Историческое описание московского Симонова монастыря».

М.П. Погодин. Литография.1846г.
М.П. Погодин. Литография.1846г.

На страницах неофициальной части «Московских губернских ведомостей» в первый же год редакторской работы Пассека появились статьи И. М. Снегирева, А.Ф. Вельтмана. М.Н. Макарова, П.В. Хавского и других историков и журналистов.
Безусловно, Забелин знал о печатавшихся в газете статьях на московские темы, читал их, но, видимо, не решался обратиться к редактору по собственной инициативе со своей уже написанной статьей о Троицких походах. Лишь в начале 1842 года его пригласил в газету сам Пассек. По всей видимости, это произошло на какой-то общей встрече. «Только случайное знакомство с Пассеком, тогдашним редактором «Московских губернских ведомостей» и его ободряющая просьба о сотрудничестве, конечно, безвозмездном, заставили робеющего автора отдать на пробу в «Губернские ведомости» один лишь краткий очерк своей статьи, который и был напечатан 25 апреля 1842 года в № 17 «Губернских ведомостей», - так рассказал историю своей первой печатной публикации сам Забелин. Название статье было дано в классической академической традиции: «Несколько слов о богомольных царских походах». В том же году в «Московских Губернских ведомостях» появилась еще одна публикация Забелина - «О старинных дворцах: Завидовском, Клинском, Подсолнечном, Черногрязском и Воробь­евском. Из дел архива».
Первое выступление в печати - важнейший факт в жизни литератора, который является убедительным свидетельством его профессионализма.

Вверх

 

Оглавление

ЧАСТЬ
  • 1.
  • 2.
  • 3.
  • 4.
  • 5.
  • 6.
  • 7.
  • 8.
  • 9.
  •  
      Усадьба Нарышкиных.
    Усадьба Нарышкиных.
    Памятник русского зодчества XVIII века.
    К сожалению, ремонт этого памятника очень сильно затянулся...


    Читать подробнее -->>

     
      Кунцевское городище
    Кунцевское городище
    Уже в 1649 г. межевая опись Кунцева называла его "городище" Итак, окрестные жители связывали данное место с "нечистой силой".
    ...
    Читать подробнее -->>

     
      Иван Егорович Забелин
    Иван Егорович Забелин
    Иван Егорович Забелин - автор фундаментальных работ по материальной и духовной жизни русского народа. Ему принадлежит обширный труд "История русской жизни....


    Читать подробнее -->>

     

    Яндекс цитирования Копирование материалов с сайта только с разрешения авторов.
    Ссылка на портал www.kuncevo.online обязательна.
    Исторические материалы предоставлены детской библиотекой №206 им. И.Е.Забелина
    Веб Дизайн.StarsWeb, 2009

    Copyright © Кунцево-Онлайн.
    Портал Кунцево Онлайн.