Портал Кунцево Онлайн / Серафима Рахманова / История одной любви

История одной любви
(Из памятных тетрадей 1890-х годов)

Публикуемые воспоминания сохранились в составе семейного архива известных московских купцов старообрядцев Рахмановых.
Тексты отобраны и подготовлены к печати Ольгой Владимировной Демидовой и Надеждой Ивановной Якушевой. "Московский журнал",1992 год.

Часть третья стр.
1 | 2 | 3

...Пришел отец Петр с женихом Шибаевым. Мама, возвратись от бабушки Ольги Петровны Морозовой, сказала, что тетушка считает: "Люди очень хорошие". Это был брат Шибаевой, с которой я училась в пансионе Дюмушель.
С мамой мы поехали в Румянцовский музей. Наверху, в первом зале, сидела высокая женщина с лицом Суриковской боярыни Морозовой, в ковровом платке на плечах, и с ней молодой господин. В них сразу можно было узнать Шибаевых. Мама и Мария Михеевна вспомнили, что они пировали на свадьбе Медведевых. Иван Васильевич — полный, высокого роста, держался прямо и самоуверенно. Черный костюм хорошо сидел на нем, лицо со светлыми усами выражало довольство жизнью. Ласково смотрели его серые глаза. Слово за слово мы скоро разговорились, и я решила, что за такого мужа совестно не будет: умеет себя держать в обществе, был за границей, окончил Практическую академию с личным гражданством... Подойдя к мамашам, посмотрели на часы и решили, что пора по домам. Они же беседовали о недавно случившемся печальном событии: из Кускова, где у Шибаевых была своя дача, ехала в телеге с кадками няня Ивана Васильевича, а шел поезд и опускавшимся "шланбоем" няню придавило насмерть.
Я сказала маме, что жених мне нравится. "Хорошо держится", — согласилась мама. Становилась привычною мысль, что если не за одного, так за другого, а замуж выходить надо, такова сила обстоятельств! И что же, на самом деле, плохого кому сказать: "Замуж выхожу за человека, кончившего Практическую академию".
В Троицком трактире начались переговоры папы с Василием Андреевичем Шибаевым, который в это время был попечителем Рогожского кладбища.
После посещения деда Николая Ивановича папа сообщил нам с мамой, что дядюшка сказал ему: "Неизвестно, сколько у вас будет человек детей, ведь еще ребенок на руках у кормилицы, и потому я выдаю за ней 50 тысяч рублей".
Приехала к нам мама Лиза, стали начерно составлять роспись. Прежде всего подняли вопрос о Божьем милосердии, решили — какие образа достать из сундуков в кладовой. Потом вписали чернобурую ротонду, и на нее положили 3 тысячи рублей. Перешли к собольей шубе, мама сказала, что отдает свой мех; вписали — лисью с бобровым воротником и на нее ассигновали 500 рублей. Вспомнили про кавказский белый мех для второй ротонды. Мама Лиза сказала — сделать платьи в "Городе Лионе", потому что она встречала там Екатерину Васильевну Шурупенкову, которая всегда хорошо одевается. Высчитаны были приблизительно бриллиантовые вещи, белье, мебель, и составилась сумма в 20 тысяч рублей.
Показывая роспись, папа опять беседовал с Василием Андреевичем, и в веселом послеобеденном настроении сказал нам, что тот заметил:
— Сережечек-то нет, на них бы тысячек пять положить!
— Что же такое! — возмутилась мама. — Дочь не жалеем отдать, и вдруг говорить о серьгах!
В назначенный день мы опять поехали с мамой в Румянцовский музей. На этот раз во дворе стояла пара вороных рысаков, запряженных в коляску. В зале навстречу нам шел Иван Васильевич с зятем Николаем Михайловичем Шурупенковым. Это был худощавый блондин, руку которого украшало кольцо с крупным бриллиантом. Мама заговорила с ним, а мы пошли в другую сторону, легко поддерживая разговор о картинах, о театре и, дойдя до комнаты, где выставлен китов ус, Иван Васильевич, стоя против меня, сказал:
— Позвольте мне просить вашей руки!
— Вы, может быть, женитесь по желанию ваших родителей? — спросила я.
— Поверьте, Серафима Федоровна, что в наше время этого не встречается!

Когда я ответила согласием, он поцеловал мне руку. Было приятно чувствовать его устремленные на меня взоры, и радовало его умение сделать предложение. При мысли о том, что выхожу замуж, мне скорее было радостно, чем грустно... Интересовало предстоящее, но и только!
Назначено было благословение. Прекратились уроки кройки и шитья. Я не успела докончить курсы и самостоятельно не сделала еще ни одного платья! Да, пожалуй, оно в данное время и не требовалось. Поехали мы с мамой на Кузнецкий мост в магазин "Город Лион". Представительный швейцар в синей поддевке и в фуражке, с золотым галуном, отворил дверь в большую светлую комнату. Почтенный хозяин мосье Пикар сидел за кассой, молодые "пикарята" стояли в другой комнате, посматривая в зеркальные окна. Прохаживались барышни в черных платьях. Приказчик Николай Федорович Баранов, любезно раскланявшись с заказчицей (мама делала тут верхние вещи), достал нам куски шелковых белых материй. Остановились на бенгалине. Себе мама выбрала приятный цвет, синевато-серый. Обращаясь к одной из барышень, Николай Федорович сказал:
— Мадемуазель Матильд, покажите мадемуазель Рахмановой модели!
В его сопровождении мы поднялись на второй этаж. Наверху стояли по стенам шкафы черного дерева, посредине комнаты, на ковре — манекен, на который и надели платье. Я находила тогда, что выбирать фасон могут только женщины неразвитые и, не затрудняя манекенщицу, мы остановились на первых показанных моделях. Появилась закройщица мадам Сиу, с необыкновенно пышной прической. Николай Федорович на вопрос о цене сказал, что платьи будут стоить по 250 рублей и через два дня он пришлет их готовыми.
В день благословения, после обеда, мы с мамой, причесанные Песковым, сидели в верхней гостиной. Комнаты были освещены. Собирались самые близкие и почетные гости. Поддерживался разговор. Чувство ожидания волновало меня. Стремительно направляясь к папе, с сознанием важности известия, официант Владимир сообщил: "Приехали!" Поднимаясь, папа мне сделал знак головой, из которого было понятно, что надо идти навстречу жениху.
Входили в залу и молились, по три поклона, папаша с мамашей. Екатерина Васильевна с мужем, Иван Васильевич и Петр Васильевич. Здоровались, представлялись и усаживались на кресла и диваны. Потом крестна покрыла меня белым крепдешиновым платочком. Покрылась и мама. Со слезами стояла она, держа в руках хлеб. Мы двенадцать раз перекрестились, поклонились и исполнили обычные целования. Растроганным голосом папа сказал, взяв мою руку и отдавая ее Ивану Васильевичу: "Любите ее!"

ВВЕРХ

Бокалы шампанского на серебряном подносе в руках торжественно-парадного Владимира, лица, обращенные ко мне, приветливо улыбающиеся, поздравления и поцелуи настраивали радостно. Сидя с женихом на диване, я чувствовала себя в центре внимания. Рассмотрела шелковое платье мамаши, цвета грецких орехов, и хорошо сделанное гранатовое — Екатерины Васильевны...
Мама старалась занимать и угощать новую родню, и вечер проходил в этом старании. Скорее ненужным, чем интересным, казалось мне все происходящее. Как требовали приличия света, я все время разговаривала с женихом, спрашивала его, что он больше любит — груши или яблоки, когда появился поднос с фруктами; сардинки или омары, когда мы стояли у стола с закуской.

Приглашая к ужину, папа внимательно следил за тем, чтобы на самых почетных местах сидела новая родня, в порядке старшинства, так что моей соседкой была мамаша. Удачным оказался предложенный мной вопрос о том, где она молится по праздникам, и разговор продолжался на эту тему. Высокий официант Сергей громогласно провозгласил: "За здоровье жениха и невесты!" Послышалось "ура", зашумели стульями. Стоя с бокалами в руках, чокались и кивали подходившим с поздравлениями и пожеланиями. Также и мы, посматривая на свои бокалы, чтобы не облить платье, подходили ко всем, чьи имена так звучно раздавались в большом высоком зале. В двери из коридора посматривали любопытные, стояла моя кормилица, няня из богадельни и все прислуги. Поцелуем, по просьбе других, мы подсластили вино. В верхней передней, где по случаю торжества горела висячая лампа, освещая филодендры за зеленой решеточкой, мы простились. Поцелуй ex officio, а не con amore прозвучал на устах.
Утром папа был весел и, уезжая в контору, спросил в открытую дверь моей комнаты, как мне понравилась новая родня? Я ответила, что Мария Михеевна мне понравилась.
— Чай, надо называть мамашей, а не Марией Михеевной, — ласково заметил он.

Прислуги, получившие подарки, были в хорошем настроении, хвалили жениха и желали счастья. Особенно довольны были моя кормилица и няня. Иван Васильевич понравился Ване. Егорушка не высказывался. Только Сереженька, посмеиваясь, говорил:
— К чему это он здоровался и говорил "Шибаев", точно я не знаю, как фамилия жениха?
...Опять Кузнецкий мост и вечером разговоры с женихом! Теперь на очереди был сговор. Намечались дома Чижовых, Рябушинских, Морозовых, Варыхановых, куда папа собирался поехать, чтобы пригпасить лично. Просматривались реестры, отмечались родные, кому посылать билеты. Билеты посылались и знакомым...
...Мы были на Вы, здороваясь и прощаясь, целовались, но никогда не говорили о наших чувствах, о пережитом, о прочитанном, тогда как Иван Васильевич был очень разговорчив и всегда одинаково весел. С папой он разговаривал о своих торговых делах (у них была фабрика платков и кушаков), с мамой — о театре, и в том же расположении духа объявлял малый шлем в червях, когда мы сидели за ломберным столиком. Я сознавала, что это занятие не для развитых людей, но сыграть мне все-таки хотелось.

Мама рассказывала, что когда она выходила замуж, то сделала после свадьбы 30 визитов и так утомилась, что даже боялась упасть от изнеможения. Я высказала желание избежать этого, после свадебного обеда в доме у Шибаевых куда-нибудь уехать. Обыкновенно в первых числах января Иван Васильевич ездил на Крещенскую ярмарку в Харьков, туда и решили поехать...
Маму и меня Светлейший пригласил к завтраку.

Ольга Викторовна (урожденная Осипова) и Федор Семенович — родители Серафимы Рахмановой. Фотография 1869 года

Ольга Викторовна Рахманова с дочерью Серафимой и зятем Иваном Васильевичем Шибаевым. Фотография 1890-х годов

ВВЕРХ

Проезжал по Мясницкой, я всегда с удовольствием посматривала на высокий, темно-серый дом, скрывающийся за красивой решеткой.
В передней, с мраморными ступеньками, покрытыми красным ковром, в зелени растений белели "Первые шаги". Рядом в комнате стоял мольберт доктора Савоневского, он копировал "Осень" Клевера. Тщательно выписанные красные фигуры кардиналов глядели с полотен Риццони. В длинной высокой гостиной, где нас целовал Козьма Терентьевич, называя маму гуточкой, а меня Симой, прежде всего обращала внимание высокая мраморная статуя Дианы на пьедестале, окруженном цветами. При ее появлении в доме покойная бабушка Елизавета Ивановна сказала:
— Ты бы, Кузюшка, велел ей юбочку сшить!
На полу лежал красивый ковер, в тон к малиновой мебели с позолотой. Стояли столы с инкрустациями и трельяжи с ползучим плющем. Все, что дополняло обстановку богатой гостиной — альбомы, пепельницы, модель собора из слоновой кости, было привезено из-за границы. На стенах висели картины, из них самая большая — "Вирсавия" Брюллова.

В синей штофной спальне Козьмы Терентьевича красиво выделялся на стене образ Владычицы в киоте черного дерева. В окна столовой виднелся сад, высокие деревья покрывал серебристый иней, и так обаятельно чувствовался небесный цвет лазури на картине Семирадского "Пляска между мечей".
Наверху, где стояли высокие шкафы с хрусталем и фарфором, тоже висели жанры, которые не всем могли понравиться: "В волостном правлении", "Похороны крестьянина". Там же наверху помещалась маленькая моленная, в нее вела резная дверь со словом "Совершишася". Тут, под праздники, происходила домашняя служба, без священника, но при участии дьячка с кладбища и любителя древнего благочестия Сергея Тихоновича Большакова.

Заговорили о Владимире Ивановиче. Мне хотелось узнать, как смотрит он на мой брак. Владимир Иванович находил его слишком ранним. Когда Козьма Терентьевич узнал, что мы едем в Харьков, то спросил, с кем мама отпустит меня? Он удивился, что "такую орхидею" и одну... Мы сказали, что собираемся сниматься. Он дал мысль и маме участвовать с нами. Портрет оказался удачным и разошелся ни много ни мало в 48 экземплярах.
...Снимались мы в фотографии "Шерер и Набгольц". Я не заботилась о том, чтобы причесаться у парикмахера, надеть шелковое платье и выглядеть эффектнее, не думала, что оригинал изменится, а фотография сохранится, воскрешая минувшее.

Когда мы вышли на солнце, белел снегом двор, по узкому Газетному переулку проезжали извозчики. Иван Васильевич предложил позавтракать в Московском трактире. Мы пошли пешком. В отдельном кабинете, с красными триповыми диванами и со столом, покрытым белой скатертью, беседуя с половым в белом одеянии, он чувствовал себя в своей сфере. По карточке выбрали что-то рыбное. Предстояло ожидание, вдруг отворяется дверь, и на серебряном подносе появилась зернистая икра, зеленый лук и румяные маленькие калачики. Мы и не заметили, как он, выйдя за дверь, распорядился об этом. Мама была довольна, вкусно хрустели ручки подогретых калачиков, а я все-таки подумала, как он бросает деньги, ведь зернистая икра — самая дорогая из закусок.
...В беседах в Троицком трактире папа и Василий Андреевич порешили деньги разделить пополам: 15 тысяч вручить жениху на девичник и 15 тысяч на мое имя в Купеческий банк.
Наступило 8 января. С утра, когда дверь в спальню была затворена, в гостиной Витя и Сеня произвели на меня нападение, вооружившись низенькими, вышитыми скамеечками. Обороняясь, я бегала за ними. К завтраку вышла Агнинька. Принесли большие сундуки, окованные белой жестью, с горбатыми крышками, и гостиная все более и более меняла свой обычный вид: на сероватых креслах и диванах раскладывались разноцветные платья и шубы, лежал нежно-голубой пеньюар на шелковой подкладке, с белыми кружевами. Солидно выглядело шелковое платье для парадных обедов, цвета аспик, с коричневым стеклярусом и вставочкой сомон. Перевязанное лентами белье дюжинами и полудюжинами укладывали в сундуки. Шубы, шапочки, ботики, матинэ — все ожидало очереди быть уложенным.

ВВЕРХ

Горавский. Портрет К. Т. Солдатенкова. 1857 год. Холст, масло. ГТГ

Козьма Терентьевич Солдатенков. Фотография 1892 года

Серафим, по обыкновению, прохаживался сверху вниз. Он сообщил, что кучер Иван ожидает очень торжественное венчание на Рогожском кладбище, потому что сын Попечителя женится на дочери Старшины, и слышал от каретника, что "парад" готовится новый, в первый раз подадут под невесту.
Еще засветло от Море прислали шкатулку с отдельными сверточками. Все были в гостиной, когда я отпирала золотым ключиком эту ценную и красивую вещь. Внутри ее на розовом атласе с мелкими пуговками лежали белые атласные коробочки с веерами, флаконы духов, черепаховая гребенка. Внизу выдвигались ящички для носовых платков. Хотелось все развернуть, посмотреть и показать другим, но мне не доставляло особенного удовольствия быть обладательницей этих дорогих вещей... Маленькое перламутровое портмоне, с веткой ландышей, казалось таким хрупким и непрактичным для обихода, следовательно, и не нужным. В шкатулке оказалось еще и другое — из крокодиловой кожи. Все щетки с ручками из слоновой кости были с синими монограммами С. Ш. Золотые руки Агниньки все это уложили в сундуки.
После беседы с папой Иван Васильевич, раскрасневшись, приятно взволнованный, очевидно, получением "прилагательного", вышел в гостиную и начал готовиться к отправке сундуков.

Утром, когда я подняла штору, было пасмурно, опускался мелкий снежок. Нерадостно было и на душе: натощак предстояло ожидание обрядов. Владимир, войдя в мою комнату, подал мне белые атласные туфли. Я начала облачаться в подвенечное. Причесанная в одну косу, в белом тяжелом платье, с легким шумом постукивающих
гирлянд из флердоранжа, я вошла в спальню. Папа стоял с образом, мама — с хлебом-солью. Когда мы поцеловались, появились слезы.
Гостиная, казавшаяся пустой после вчерашнего, наполнялась собиравшимися провожатыми. Приехала крестна, тоже в спальне благословила меня образом Покрова Пресвятой Богородицы и поцеловала со слезами на глазах... Гранатный бархатный костюмчик Вити, с белыми кружевами, особенно изменил его обычный, будничный вид. Он был свечником. Все молча сидели, ожидая "пара-да".
Назначенное время прошло. Стали говорить на тему, отчего же не едет. Заметнее всего волнение выражалось у мамы. В окне мелькали мелкие снежинки, говорили
— к богатству. Время подходило к часу, и решили, что мне можно выпить чашку чая для поддержания сил. И только в два часа появились в гостиной шафера
— Петр Васильевич и Алексей Васильевич Банкетов, с белым роскошным букетом. Оказалось, что сохла краска на только что отделанной карете.
Екатерина Васильевна, во всей красе брачного одеяния, приступила к своим обязанностям: на две косы надела белый, атласный повойник с нашитым бриллиантовым колье и приколола вуаль.

Целуясь, я прощалась со своими. Лица всех были серьезны, навертывались слезы. Обнимая, целовал меня дед. Сереженька выглядел растроганным. Плакала Эмилия... Не выдержала и я. У меня вдруг закапали слезы, когда я медленно шла, непривычно чувствуя себя в огненно-красной ротонде, в ботиках с каблуками... Все прислуги стояли, прощаясь, в передней с белым каменным полом, с уходящей вверх железной лестницей, где прошло мое детство и началась юность.
Отворилась стеклянная дверь...

"Московский журнал", номер 11/12 1992 год статья Сарафимы Рахмановой "История одной любви"

Стр. 1 | 2 | 3

ВВЕРХ

Портал Кунцево Онлайн