Портал Кунцево Онлайн / Серафима Рахманова / История одной любви /

История одной любви
(Из памятных тетрадей 1890-х годов)

Публикуемые воспоминания сохранились в составе семейного архива известных московских купцов старообрядцев Рахмановых.
Тексты отобраны и подготовлены к печати Ольгой Владимировной Демидовой и Надеждой Ивановной Якушевой. "Московский журнал",1992 год.

Часть первая
стр. 1 | 2 | 3

Серафима Федоровна Рахманова. 1889 год.
"Фотографы Его Императорского Величества под фирмою Шерер,
Набгольц и К° Шиндлер и Мей. Газетный переулок близ Кузнецкого моста"

На Святой в пользу Общества Вспомоществования недостаточным воспитанницам в гимназии был вечер... За 4-й кадрилью я услыхала от Левы, что нравилась и нравлюсь ему больше всех. В ответ я высказалась ему о своем чувстве. В нижней передней, где висели мешки с ботиками и стояли древние швейцары, Лева был около нас. Он надел маме ботики, крепко пожал мне руку и тихо сказал, что скоро придет. Так что в Успенском переулке с немногими фонарями, с темными, погруженными в сон домами можно было считать себя счастливой...
В субботу, в 7 часов вечера раздался знакомый звонок, и я увидела Леву. Он думал, что пасхальная служба уже окончилась. Все пошли на вечерню. Мы стояли в разных местах. После чая он хотел уйти, но дед ему сказал: "Останься, останься помолиться, Лева!" — и все опять пошли в моленную. Началась заутреня. Мы стояли у двери, близко друг к другу. Он — выше меня ростом — шептал мне на ухо, что никогда не устанет, потому что стоит около меня... И так близко, что, поднимая подрушники, касался моей руки. Когда начались кафизмы, мы вышли в комнату Эмилии и Лиды. Светила лампада, за окном темнел сад, горели фонари за Москвой-рекой. Мы были одни, но тетя Шура прислала сказать, что есть два места на сундуке, около окна. И, несмотря на то, что рядом сидела мама, мы объяснились. Я слушала его "люблю", не поднимая глаз, вертя в руках лестовку. Было хорошо, как никогда! Жалели, что скоро кончилась служба, и пообещались никому не рассказывать об этом вечере. От зажженных свечей и всех собравшихся в моленной было жарко, так что еще минут девять Лева оставался в столовой. Простившись со мной последней, он, не выпуская моей руки, шел по коридору. Дед и мальчики были впереди, а остальные прямо из моленной разошлись по своим комнатам. И не заметила я, как из черной передней смотрел Сереженька. На другой день он сказал мне, улыбаясь: "Ишь вчера, с Левой-то, рука с рукой, как деревенские, нешто так хорошо барышне?"

...С большим страхом ожидала экзамен математики. Прошел и он, это было 27 апреля. В тот же день после обеда в классной сидел Лева. Он был в новом сереньком костюмчике в мелкую клеточку. Когда я принесла свою карточку, Лева поместил ее в карманную рамку и сказал вслух: "Симочка будет всегда при мне!" — мне одной, что ночью карточка будет висеть над его головой. Он отдал мне свою фотографию — с застегнутыми пуговицами мундира, с прической а-ля копуль, с надписью: "Д. Симочке от л. Леонида". Когда мы вышли в сад, все нежно зеленело в последних лучах заходящего солнца. На лавочке из двух толстых полен, с положенной дощечкой, под черемухой, мы беседовали вдвоем. Лева закурил, и долго потом брошенный окурок напоминал его. Он спросил меня, в чем я нахожу идеал счастья? Не ожидая совсем такого вопроса, я сказала, что еще не составила мнения, а он сказал, очевидно, заранее приготовленной фразой: "Жизнь с любимым человеком". Смеркалось, и наступал холодный вечер, я боялась, что ему будет холодно в одном костюме, и мы пошли в комнаты. 1 мая, когда мы по традиции собирались ехать в коляске в Сокольники, он хотел взять в Манеже верховую лошадь, в том только случае, если папаша не вернется из имения. На другой день Сереженька, сидя у меня в комнате, назвал Леву рябчиком за серенький костюмчик; посмотрев надпись на карточке, сказал: "Это он вот что хотел написать: "дурочке Симочке от лопоухого Левы". Я поместила ее в альбом, рядом с маминой. И тогда же Сереженька помог мне выразить идеал счастья в таких словах: "Доставить счастье любимому человеку".

...Мы собирались в Кунцево. Меня не манило туда; жаль было ехать из дома, где так хорошо жилось в этот год, зимой! В столовой за ужином под Новый год под хриплый бой больших стоячих часов было написано: "Его любовь!" И сбылось. Жаль было расстаться с садом, где я много говорила с тетей Шурой, когда, прогуливаясь, мы ходили вдвоем по дорожкам!
_ Наша дача, желтая, каменная, со стеклянным крыльцом посредине, с тремя окошечками мезонина, стояла около самой Кунцевской церкви. Платили 900 рублей и всем говорили, что тут жил Василий Иванович Солдатенков. Это был родной племянник Козьмы Терентьевича, Его Превосходительство, из Царского Села. Но все-таки дача была "несуразная", как выразился кучер Иван Лазаревич, когда прибивали драпировки, чтобы закрыть постель в спальной, так как сюда был ход прямо с террасы из сада, застекленной с боков. Со станции доносились свистки поездов, соседнюю дачу скрывали высокие, развесистые липы. Моя комната помещалась рядом со спальной, через нее пробегали в свою комнату Витя и Сеня, проходил папа, когда Сеня ночью громко разговаривал, и, подойдя к его постели, говорил: "Перекрестись, сотвори молитву, скажи: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!" Из передней с крашеным полом, направо, была очень большая и светлая зала, а прямо — совсем отдельная комната для приезжающих. Детвора помещалась наверху.

Три дня нам дали на подготовку к физике, и я поехала к Эмилии в Сокольники, чтобы вместе готовиться. Сереженька объяснял нам удельный вес, упругость тел и давление атмосферы на столб воды. Для наглядности я сравнила это с сидящим на бочке рабочим в старой блузе и рассмешила Алексея Глебовича. Покуривая, он сидел на террасе, окруженный дамским обществом: Алечкой, тетей Шурой и "нашей Агнией", которую я так называла в отличие от Агнечки, урожденной Свешниковой, — они сидели с работой в руках.
9 мая, с утра, я начала ждать Леву, и только в 5 часов четырехместная карета на паре небольших лошадок подъехала к воротам. Вошли мамаша, папаша и взрослая дочка Сашенька в светлом нарядном платье, на взбитых и загофренных волосах лежала красивая соломенная шляпа с цветами; сзади показался Лева. Во время прогулки мы говорили на "ты", потому что шли вдвоем далеко впереди всех. Он спросил, не будет ли с моей стороны препятствий на брак, я ответила, что нет, но одно страшит меня, одно пугает, говорила я, не высказывая, что именно. Я думала о горничной, которую он любил "настоящей любовью", как написано в моем дневнике.После отъезда гостей, счастливая, я пошла наверх, в комнату для приезжающих. На площадке лестницы встретился Сереженька, зашел ко мне, просидел часа два, беседуя на тему о том, что Лева неподходящий для меня жених. "И характеры у вас разные, — говорил он. — У тебя жизнь — огонь, а он — тряпка, и капитала у них нет". Предполагал даже, что Лева болен. Я и не сообразила, что все это говорилось после многих бутылок выпитого пива, а слушала и думала, что такой умный человек, как Сереженька, говорит правду.

...Окончились мучительные дни, и я чувствовала себя в последнем классе. Дуня Полякова на своей карточке написала мне: "Восходящему светилу", а Валентина Морозова дала кабинетный портрет. В Кунцево к нам приехала погостить Агния. 26 мая ожидали Леву. В розовом платье из морозовской холстинки, с русскими кружевцами, в одну косу, с розовым бантиком, я отправилась к утреннему поезду. На высокой открытой платформе, около знакомого темно-красного здания, на лавочке, ярко освещенной солнцем, поджидала поезд. Вот показался дымок по направлению к Москве, просвистел свисток. Пройдя последнюю будку, чернея, с шумом приближался паровоз. Из вагона 2-го класса вышел Лева и поблагодарил меня за встречу. Зеленело Мазиловское поле, впереди убегала дорога, в поповском лесу стояли только что выстроенные, похожие одна на другую дачки. Лева был в том же сером костюме и в высокой черной шляпе фетр. Оглядев меня, он сказал: "Когда же ты будешь затягиваться?"
Завтрак на террасе, Фекла в чистом фартуке. Его присутствие настраивало празднично. Лева говорил, что завтра, en irois, он, Сережа и репетитор едут в К... Мама высказала предположение, что он будет помогать папаше. "Нет, разве в качестве дилетанта!" — ответил Лева. Рассказывал, что был на бегу (бегах), видел там Колю Р. "Я почувствовал нравственное превосходство", — тихо сказал он, обратившись ко мне. В разговоре он говорил a propos, и это мне понравилось. Приятно было показать ему величавый дом Козьмы Терентьевича и сказать, что папа и мама бывают там. За оранжереями цвела сирень. Душистая липовая аллея входила в тенистый парк, где, извиваясь, шла посыпанная песком дорожка, обыкновенно безлюдная в эти часы. "И что сидят в такую жару дома?" — говорила мама, удивляясь неподвижности кунцевских обитательниц. До обеда мы все время были в обществе Агнии и мамы, а когда подъехали гнедые лошадки с Овсянниковыми, то решили после обеда отделиться на прогулке. Агния сказала, что не будет претендовать на меня за то, что не занимаю ее как гостью.

В парке мама обыкновенно показывала всем гостям почти незаметную в зелени желтенькую дачку и тихо говорила: "Тут живет Клеманса Карловна". Начинался разговор в полголоса, из которого я все-таки понимала, что это была француженка, с ней Козьма Терентьевич познакомился 30 лет назад и, встретившись с мамой в парке, сказал: "Это — мой друг. Надеюсь, Вы протянете ей руку!"
Пройдя Невский проспект, показывали дорожку вправо, на дачу, где жила Варвара Алексеевна Морозова, и вспоминали печальное событие: однажды здесь собаки искусали до смерти девушку, которая вела их купать. Когда вошли на Чертов мост, то Александра Ивановна, зажмурив глаза, чтобы не закружилась голова, сказала: "Васенька!" Василий Степанович подал ей руку...
Долго не садилось солнышко, и было совсем светло, когда мы, сидя вдвоем на скамеечке около дачи Шелапутина, смотрели на зеленый простор лугов. Лева рассказы­вал мне о поцелуе из "Тайны мадридского двора" и советовал прочесть "В водовороте" Писемского. Тогда еще никаких задатков к семейной жизни не было у меня: я нехотя выдавала провизию, варила варенье, маленьких детей не любила, а дамы в таком положении мне так не нравились своими фигурами, что я никогда бы не желала быть на их месте. Мне хотелось дорогих, изящных туалетов и розового цвета лица! Я думала, что это возмож­но только героиням легкой наживы. Не стесняясь, я высказала Леве сожаление, что у меня не румяные щеки. Он удивился, услышав это от меня, но успокоил тем, что можно положить грим. Говоря об его отъезде, мы решили не переписываться, из боязни, чтобы письмо не попало кому-либо из власть имущих.

Дом на Таганке. Фото 1890-х годов

ВВЕРХ

Он думал возвратиться 15 августа вместо 1 сентября. Хотелось лишний раз произнести и слово "разлука". Договорились и до горничной Сережи. Лева сказал, что он не монах. Это было около церкви, показалась наша дача, он взял мою руку и хотел поцеловать, но я уклонилась.
...Ему хотелось пить, я налила стакан воды и прибавила красного вина. Стоя в зале, он выпил и сказал: "Теперь поцелуй меня!" Я исполнила его желание. За столом, на террасе, когда мама наливала чай, он шептал мне: "Вот сегодня ты не согрешила!" За площадкой — неподвижные темные деревья сада...

...Проходили жаркие летние дни, я отказывалась от прогулок с мамой. Сидя в качалке на террасе, кушала муку очень хотелось пополнеть. За забором пестрел луг, цвела кашка, лиловые колокольчики, на тоненьких стеблях покачивались травки. Сюда я приходила за букетами и, обрывая ромашку, думала о Леве... По совету мамы читала Толстого, пропуская "Войну", только "Мир", и то посматривая, сколько осталось страниц. Неинтересной казалась жизнь Ростовых, не было ничего такого, что бы захватывало, как в "Бахчисарайском фонтане" или "Цыганах", и, конечно, не могла возвыситься до понятия о переживаниях князя Андрея. Совершенно оставила без внимания Платона Каратаева. Княжной Марией заинтересовалась, потому что говорили, что она похожа на тетю Шуру, а княгиня с усиками напоминала маму. Тетя Шура рассказывала, что на свадьбе мамы рядом с ней все время сидел и разговаривал Арсений Иванович Морозов и на следующий вечер, подойдя к ней, сказал: "Я бы хотел продолжить наш разговор!" — "Нам нечего продолжать", — ответила ему тетя Шура, уклоняясь, так сказать, от ухаживания богатого жениха. Тогда ей было 18 лет.
Потому ли, что глаза Левы пробегали по строчкам Писемского, или нравилось содержание, но книгу я дочитывала не смыкая очей, ночью, с поставленной свечкой на стуле около кровати, боязливо прислушиваясь, не вышел ли папа. Беда, если увидит свет! Совершая обычную послеобеденную прогулку с папой и мамой в парке, я сказала, что Лева посоветовал мне прочесть
Писемского "В водовороте" и мне понравилось. "Нашел, что советовать. Описывается, как барышня отправляется в баню", — сказал папа. Мне сделалось совестно и неловко.
Когда с большим интересом я читала "Анну Каренину" и просила маму не говорить, что будет дальше, Витя и Сеня, узнав от нее, бежали за мной и сначала говорили, а потом пели нараспев: "Левин женится на Китти, Анна Каренина бросится под поезд!"
Теперь их товарищами были соседи. За высоким серым деревянным забором с большими липами, в каменном розовом доме с мезонином жила просвирня, и ее смуглолицые мальчики Володя, Саша, Коля и Сережа — в розовых ситцевых рубашках — приходили к нам в сад. Их дедушка, псаломщик, ловил рыбу, и все мальчики проводили время у прудика в Солдатенковском парке. На глазах мамы Сеня свалился в пруд. "Так и застучало сердце", — рассказывала она, но все обошлось благополучно. По воскресеньям Витя и Сеня молились с папой, ] а потом на площадке перед террасой, стоя перед папой, так же как и он, считая, поднимали руки и ноги — занимались гимнастикой.

Отцвели липы, и начались неприятные запахи: то пахло щами, то наносило кухонными отбросами. В мамины именины, с утра, появился во фраке, с подстриженной бород­кой официант Владимир. На террасе он с привычной ловкостью накрывал длинной скатертью стол под закуску. Мама сказала ему:

1. Вот ведь уж Симочка-то в последний класс перешла!
2. Что ж, Бог даст, на будущий год на зеркале накроем!
3. Ах что вы, что вы, — говорила, улыбаясь, мама.

Я была очень рада словам Владимира. Кухарка Акулина приходила с малинным, прошлогодним вареньем — к сладкому пирогу людям; Фекла из четверти через вороночку отливала вина своим прислугам, Иван брал для кучеров. С малиной приходила моя кормилица, а другие, навещая своих выкормышей, бывали на Рождество и на Святой.

...Закуски стояли целый день, покушав, дед ложился отдохнуть; Витя и Сеня, когда гости сидели у чайного стола, таскали колбасу. Дашенька кормила малышей "семочкой" — так она называла семгу. Приглашенная из Мазилова прачка мыла посуду, а Владимир подрезал осетрового балыка и хлеба. В еде и питье проходило время. Потом он спрашивал маму: "На сколько персон прикажете накрывать на стол?" Отмеряя тарелки, ставил куверты. Фекла приносила на подносе хрусталь, одних солоночек на металлических блюдечках надо было поставить столько, сколько было гостей, и на каждую положить ложечку.
Усталая лошадка привозила утомленных гостей. Усевшись за столами, кушали и пили, поощряемые гостеприимством и радушием папы. Было совсем темно, когда поднимались из-за стола, надевая перед зеркалом шляпы. Дамы боялись за дорогу до шоссе, а папа продолжал упрашивать посидеть еще, говоря, что никакой нет разницы, что часом раньше, что позднее, ведь не к поезду! Прощаясь, благодарили за угощение, а папа — за посещение. Уступая его просьбе, с ним оставался Александр Михайлович до самого последнего поезда, и его папа отпускал ровно за столько, чтобы пройти до станции.

Опять начались дни с обыкновенными обедами, когда надо было думать, чтобы не заказать лапшу с курицей и плов из нее же. Не полагалось и с жареными цыплятами в одном обеде подавать курицу под соусом с лопаточками, как два легких блюда, или отбивные котлеты с бобами и жареную телячью грудинку со свежепросольными огурцами, или утку с капустой, как два тяжелых блюда.
Не занимаясь летом в университете, Фонечка проводил у нас несколько дней. Комната для приезжающих имела большие достоинства: далеко от детей и не было жарко в каменной даче. Его общество было всегда приятно: обо всем можно было говорить при нем. Если разговор заходил о том, что кто-либо собирался шить новое платье, — он спрашивал, с кружевами или с лентами. Говорил, удалась ли и идет ли прическа.В парке, после долгой разлуки, мы встретили Руфочку, окруженную гувернантками, и Марию Петровну, как всегда в черном, с лорнеткой в руках. Мама представила Фонечку. При следующем свидании они пригласили меня к себе на торжество совершеннолетия Руфи...
...Почтенные гости сидели за чаем на террасе. Стоял в бутылке ром, и на блюде лежала ягода-малина. Учитель музыки Риба посвятил новорожденной свою композицию, украшенную виньеткой: одна маленькая птичка улетает от другой, побольше. Молодежь украшала площадку, при входе в липовую рощу расположились музыканты. Когда раздались торжественные звуки марша, парами мы отправились на прогулку к даче Шелапутина. Сыновья владельца, молодые люди, двоюродные братья Руфочки, были мне представлены. Со мной шел тоненький кадетик, в коломянковой блузе с красными и синими нашивками, это был бойкий на слова, как оказалось потом, поэт. На обратном пути к нам присоединился офицер, лет 30, некто Скобеев. Мы танцевали и разговаривали, посматривая на других, было весело, хотелось танцевать снова и снова и говорить, совсем не думалось об ужине, которым должен закончиться вечер.
...Раздеваясь в комнате, когда в окна смотрело нежно-голубое небо с белеющими облачками, я думала о Леве: его люблю одного, а все остальные для меня только кавалеры. Приятно было через несколько дней встретить в парке офицера Скобеева и на серенькой скамеечке над обрывом прочесть только что вырезанное ножичком слово "Сима". Руфь сказала, что поэт собирается посвятить мне стихи...

...К Первому Спасу покупался мед в садах. Начинался Успенский пост. Кушали грибное, не разрешали рыбу в Антония Римлянина и в Макария. В книжечке Малого Устава папа смотрел — велит или не велит? Читал: "Едим... дважды днем и пьем по чаре вина". 6-го из Тверской моленной возвращались с освященными яблочками в носовом платочке, и за обедом появлялся пирог с яблоками и миндальным молоком.
...После одной из прогулок, подходя к даче в 6 часов, я увидела улыбающееся лицо Феклы. Встретив меня в саду, М. А. весело сказал: "Радостное известие!" На террасе стоял Лева. Бледный цвет лица сменил здоровый загар, волосы были зачесаны кверху, и "на окраине" лица появилась растительность, как написано у меня в дневнике. Чтобы этот вечер сделался памятным навсегда, достаточно сказать, что когда мы шли, провожая гостей на станцию и над Мазиловским прудом широко раскинулось небо, усыпанное звездами, в хоподном воздухе пахло свежими вениками, я, думая, что Лева устал, вернувшись в этот день из имения,указала ему об этом. "Нет, милая моя, нет", — прозвучали его слова. Переживая еще раз радость свидания, не чувствуя усталости, в двенадцатом часу ночи я принялась за письмо к тете Шуре в Крым. Маме хотелось любоваться желтыми липами парка над рекой, видеть красные листья осин и чере­мухи, сжатые поля, подернутые тиной Нижние пруды с заросшими зеленым мхом дорожками и падающие кругом желтые листья. Меня же тянуло в город, трудно было каждый день ездить в гимназию. Я часто писала в Крым, изливая душу, и даже в стихах, в ответ получала описание красот моря, кипарисов и виноградников.
Из большого дома увезли лавровые деревья; Козьма Терентьевич уехал за границу. Съехали Бавастровы, как говорила Дашенька. На прогулке не встретился Владимир Апполонович Трескин. Наступала осенняя тишина, слышно было, как на станции сторож подавал звонки и шумел поезд. Мы ходили в Крылатское, там на гумнах взлетали цепы, в садах краснела рябина. Начинало желтеть на буграх, и висели блестящие, красные ягоды калины.

Дети Федора Семеновича Рахманова: Вера, Екатерина и Иван.
1880-е годы. "Фотография И. Л. Львова в Москве в Таганке"

Константин Викторович Осипов. Фото 1890-х годов

ВВЕРХ

Переехали в Москву, в Таганку. В воскресенье прочли с мамой канон Новому лету и вышли в сад. В траве под деревьями желтели листья, облетели акации и сквозь бледно-зеленые перекладинки круглых беседок виднелось ярко-голубое небо. Светило солнышко, и раздавались звуки колокола. В железной калитке, со двора, появилась знакомая высокая полная фигура, в холоднике сверх кафтана, в картузе, с длинной седой бородой. Это был канторщик с кладбища Николай Иванович Оленин. Здороваясь и поздравляя с праздником, он после повторенного мамой приглашения грузно опустился на лавочку и с улыбкой на розовом лице начал говорить: "Не поусердствуете ли, Ольга Викторовна, пожертвовать нам воздухи, в храм на Рогожское кладбище?" — "Ну что же, хорошо", — сказала мама. Поговорив о подробностях, он, почтительно раскланявшись, ушел. Вечером пришел Лева. В классной сидела только Эмилия, и, когда она вышла, мы поспешили поцеловаться...
После папиных именин, когда маму поздравпяли с тремя именинниками — Витей и Федей, начались концерты в Филармоническом обществе...
На повороте белой мраморной лестницы ярко освещенное зеркало отражало входящих с головы до ног. Мы шли за публикой, покупали программу и в Колонном зале садились в одном из первых рядов кресел. Еще ближе к эстраде сидела дама в черном платье, с прямым пробором и двумя низко положенными черными косами, это была Софья Павловна Шестаковская. Проходил, переваливаясь, Козьма Терентьевич, и перед самым началом, когда почти все кресла были заняты, с Костей шла Софья Ивановна, всегда одинаково красивая, хорошо причесанная, в шелковом платье и бриллиантовых серьгах в один камень, они сияли, обращая на себя внимание. "Таких других не было", — говорила Аннинька: она тоже
приезжала в концерт с контрамаркой, не имея абонированного места, с целью сглядеть фасон. Все платья шила себе сама, а тут было много нового, самого модного в дорогих, красивых туалетах.
Начался концерт. Софья Павловна созерцала своего супруга с палочкой в руках. Раздались аплодисменты. Потом пианист долго и громко играл, и еще надо было прослушать номер до антракта, когда, медленно двигаясь за публикой, мы пошли в Екатерининскую залу.
Тут ко мне подошел Лева, и мы с ним медленно побрели за толпой, а потом назад. Не существовали для меня залы Благородного собрания и наполнявшие их люди, никакого впечатления не оставили исполненные произведения — все сосредоточились на разговоре с Левой. Он говорил об ограниченности их средств, о том, что ему придется служить на месте и согласна ли я буду сделаться его женой. Я отвечала утвердительно. Когда встретились с Козьмой Терентьевичем, обыкновенно поднимавшем голову в толпе, Лева с выражением почтительности расшаркался и, кланяясь, сказал: "Сын Василия Степановича Овсянникова", — "Здравствуйте, голубчик", — ответил Козьма Терентьевич, поклонившись и протягивая руку...
В один из праздничных дней мы видели "Ревизор" в Малом театре. Мне не понравилось, ничего романического... Теперь уже доставляло удовольствие выходить каждый антракт в тесное, маленькое фойе, смотреть на публику, на платья.

...Приехала к нам бабушка Ольга Федоровна. В нижней гостиной, сидя с мамой на диване, она начинала не торопясь рассказывать: "Вот что я вам скажу, сударыня моя. Была я в гостях у Марии Миколаевны Самсоновой, проезжает Марфа Петровна Воронцова, ну, хорошо-с, сели чай пить. Дошел разговор, что Агнию Карповну в Благородном собрании жених смотрел — Исаак Петрович, а она и говорит: "Не успели поймать, да начали щипать". И спрашивает меня: Что, в совершенных ли годах у Федора Семеновича дочь?" — "Еще она учится, тетушка", — сказала мама. Душенька Перчаткина, часто бывая у мамы Левы, сидя за самовариком, сообщила: "Иль Лександре-то Ивановне хочется за Леву взять Юлю Рябушинскую!" Слова эти, дойдя до моего слуха, поколебали мое намерение выйти замуж за Леву. Я посмотрела на дело с практической точки зрения и решила написать ему письмо, чтобы он направил стопы свои к Рябушинским, где миллионы, и, чтобы во имя того, что я отдала ему первую любовь, никому не рассказывать обо всем, что происходило между нами, а я буду, продолжая любить его, поджидать жениха с хорошими средствами...
Посылать письмо Леве тетя Шура не разрешила и впредь посоветовала никогда никому из молодых людей писем не писать. Объясниться лично с Левой не представлялось случая; в концерте я намекнула, но говорить было неудобно, а у нас он перестал бывать, потому что усиленно занимался в последнем, специальном классе.

...У нас в короткие декабрьские дни в верхней зале раздавалось: "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан". Агния брала уроки пения у артистки Махиной.
Подошло к концу первое полугодие, нигде за все время не пришлось потанцевать. Начиналось приятное чувство отпуска. С самого утра Витя и Сеня, предоставленные себе, в черных нагольных полушубках, на ходу застегиваясь и надевая шапки, бежали во двор через черное крыльцо, перегоняя один другого. Папа читал канон дню. На круглом столике перед иконостасом в спальне лежал толстый Канонник с разноцветными закладками-образчиками от шелковых платьев и с красной лентой, где по серебряной канве я вышивала "милому папе". Произнося вполголоса хорошо уложившиеся в памяти: "Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей", — с лестовкой, еще в халате, он подходил к часам на комоде и, продолжая читать псалом дальше, возвращался на место. Мама варила кофе в столовой, где дед Карп Иванович сидел за самоваром. У парадного стояла лошадь с кучером Иваном на козлах.

Дашенька одевала Катю, Ванечку, Верочку и Федю самым аккуратным и заботливым образом и отправлялась на прогулку "округом", так называла она — выйдя из ворот налево, пройти по Швивой горке и возвратиться Успенским переулком, а если не очень мерзли носы, то и с Таганского рынка. В обледенелых полушубках, с красными руками и такими же ушами, получая спартанское воспитание, Витя и Сеня прибегали греться и опять вскоре исчезали.
Фекла с кочергой закрывала заслонки, истопленных печей. Афанасий в фартуке заправлял лампы. Анненька уносила подогревать самовар. Сереженька читал в столовой газеты. Всегда, ровно в 12 часов, Афанасий подавал блюдо с румяными пирожками, дело рук повара Ивана Алексеевича, опять возвратившегося к нам из больницы. Запивали чаем с лимоном и с вареньем, и со стола убиралась кочанная капуста и грибочки всех сортов. До трехчасового чая все считали необходимым сделать моцион. По своим комнатам, за чулком и за книгой проводили время до обеда, а после него засаживались "винтить". Помолились под праздник, где с правого клироса нет-нет да взглянут синие очи баулинских женихов...
Святки прошли так же, как проходили всегда, и опять каждый день мы ходим в гимназию...

Перед самой масленицей, на последней неделе, мы получили приглашение к Овсянниковым. Сашенька выходила замуж, жених был не старообрядец, но громкая фамилия Губонина решила дело. Ваня и Егорушка поговаривали о перчатках и фикстуаре. В розовом платье, которое мне очень нравилось, потому что мадмуазель Жанн не обузила его, я вышла в нашу гостиную, где Песков причесывал маму. Когда она взяла маленькое круглое зеркальце, посмотрела на прическу сзади и сказала "хорошо", я села на ее место:
— Мне, пожалуйста, сделайте прическу, как у барышень продавщиц!
— Помилуйте-с кого вы берете пример? — и, расчесав
волосы, парикмахер заплел косу, подгофрил конец ее и завязал розовой ленточкой.
Знакомая с детства анфилада освещенных комнат была вновь передо мной: угольная спальня с нишей и двухспальной кроватью, над синим штофным диваном в гостиной высоко висело для красы овальное зеркало в черной ореховой раме, на ковре стол с бархатной скатертью и лампой с кружевным абажуром; зала — с белыми обоями и блестящими, вычищенными отдушниками, за ней комната барышень. Лева был радостно оживлен и хлопотал, проходя по комнатам, он всем распоряжался. Василий Степанович занимал знаменитого Петра Ионовича Губонина, дядюшку жениха. Александра Ивановна сидела с его женой, которая готовила когда-то на артель. Ее шелковое платье было в тон к лицу и грубым, морщинистым рукам. Кавалеров было много, а барышень, кроме нас да своих, больше не было. Легкой сильфидой, в блестящем платье, пронеслась невеста с Левой, открывая бал вальсом. Жених — полный, с короткой шеей, едва помещался на зальном стуле с решеткой. Черные фраки с открытой белой грудью, раскланиваясь, подходили, приглашая один за другим. Лева распоряжался танцами, на ходу сказав мне: "Жаль, не приходится сказать двух слов!" Стоя отдельно от танцоров в комнате барышень, в залу посматривали два мальчика в мундирах Практической академии, с красными кантиками и золотыми пуговицами. Лева, подойдя ко мне с ними, представил их, это были Рябушинские, его двоюродные братья, сыновья Павла Михайловича. Старший — Павлуша, на три месяца моложе меня, охотно разговаривал, сам предлагая вопросы. Он был брюнет, гладко лежали отрастающие волосы, большие глаза смотрели из-под загибающихся ресниц. На бледном лице выделялись резко очерченные густые черные брови. Сережа — белокурый, с серыми глазами, только отвечал на вопросы. Раздалась мазурка. В бархатном голубом платье высокая стройная блондинка Александра Степановна Рябушинская плавно скользила с Павлушей.

ВВЕРХ

Успенское — имение К. В. Осипова. Фото 1890-х годов

На голове дрожала роскошная диадема, шея и слегка открытая грудь казались унизанными бриллиантами. Она, конечно, была лучше всех — так решила я, восторгаясь. Павел Михайлович Рябушинский, ее муж, высокий господин, выглядил значительно, играя в винт. Павлуша опять подсел ко мне и сказал громким приятным голосом: "Позвольте вас пригласить на ужин!" Так что Лева уже опоздал, подойдя через некоторое время. На этом балу не интересовали конфеты, закуска, и за разговором с соседом не придава­лось значения ни шампиньонам в соусе к рыбе, ни рябчикам, ни салату со свежими огурцами... Особенно хорошо чувствовалось на другой день в столовой, за завтраком, с неубранным самоваром. Тетя Шура сказала, что я была царицей бала. Павел Михайлович Рябушинский очень остался доволен, что Павлуша подошел ко мне, потому что прежде он никогда не разговаривал с барышнями. "Хороший мальчик Паша, хороший", — говорил дедушка Карп Иванович. Павлуше, не считая этого года, надо было еще два года учиться,да и то общепризнанное мнение, что женщина стареет раньше, — тоже ставили на вид и высказывали предположение, что Александра Степановна не позволит ему жениться на мне. Ваня, встретившись со мной, каждый раз считал нужным сказать: "Рябушинский".

...В четверг папа в столовой за завтраком рассказывал, как ездили в Петербург. Он был умилен, и все слушали со вниманием. Выборные старообрядческого общества: П. С. Р-в, Григорий Ильич Клейменов и папа, сидя в купе 1-го класса, на Христовы деньги, как выражалась тетя Шура, играли на свои в преферанс. Остановились в Мариинской гостинице и потом в каретах поехали к министрам. На чай лакеям давали по 25 рублей. Победоносцев им говорил: "Когда же мы скажем вам: "Приидите поклонимся и припадем"?" Прием у Государя был назначен в среду. Папа называл залу, где они ожидали августейшего выхода. "Вышел император, — продолжал папа, сдерживая подступавшие слезы, — в мундире Екатеринославского полка и, обходя всех, христосовался". Папа был растроган, и слезы показались на его глазах. Рассказывал, как они поднесли яйца лукутинской работы Государю Императору, наследнику и Императрице. Она сидела в светлом платье и на бархатной малиновой подушке держала руку, которую все целовали, а один военный в замешательстве даже перекрестился. Папа привез фарфоровые яйца Императорского завода как монаршью милость...

С последним экзаменом настало желанное освобождение из гимназических стен! И раньше, и теперь мама поговаривала, что, может быть, я захочу заниматься языками, продолжать свое образование, а я и слышать об этом не хотела. Положительно ничего не читала, испытывая апатию ко всему. Милей стала мне прошлогодняя дача! Моя комната, теперь совсем отдельная, была рядом с залой; разноцветные стеклышки террасы, липа над лавочкой, дорожка к "гигантским шагам" — хранили приятные воспоминания. Лева не приехал к нам проститься, уезжая в Полудорово... Костя купил имение, и я поехала туда...

С билетами 3-го класса мы шли по длинной темноватой платформе, где стоял поезд. Костя нес желтенькую плетеную корзиночку с белыми хлебами от Бартельс. В вагон 1-го класса вошла высокая смуглая брюнетка в большой черной шляпе, в черном жакете и сером холстинковом платье. Костя тихо сказал мне: "Это княгиня Голицына". Я удивилась ее скромному костюму. В вагоне с меньшой братией было душно, потому что окна открывались только сверху до половины. На станции "Химки" мы подошли к тарантасику, молодой кучер был в картузе и серой поддевке. Накинув коричневый макферлан, Костя сейчас же запел романс, как только тронулись. Дорога шла по насыпи. Показались березовые лесочки, кое-где желтела сурепица, зеленели всходы; встряхивало по дороге, которую называли ужасной. Проезжали деревни Кобылья Лужа, Кашутино и по аллее из молодых березок
подъехали к усадьбе. Огибая круг, где за низенькими зелеными столбиками стояли тоненькие елочки, подкатили к дому. Бревенчатый серый некрашеный большой двухэтажный, он выглядел отсюда некрасиво. В комнатах было уютно: все как любил Костя — с мягкой мебелью, с вышитыми подушками на диванах, с гравюрами, с букетами цветов в вазах и с драпировками на окнах. Терраса выходила на маленькую площадочку, за ней луг, охраняемый елочками, только что посаженными, — ничто не закрывало широкого горизонта! Внизу были комнаты бабушки и Анненьки, наверх вела широкая отлогая лестница с поворотами, со стенной лампой. Там помещались спальня, детские, комнаты для приезжих и гостиная; с террасы любовались видом. Простор кругом! Заходящее солнышко освещало свежую весеннюю зелень, убегали проселки, стояли деревни, похожие одна на другую, с низенькими старенькими избушками в садах. Назывались они Воскресенки, Яковлево, Клязьма. Вдали на темном фоне леса белела церковь села Павликов, а рядом с усадьбой виднелась недостроенная церковь села Успенского, Тарханеево тож. Вид сравнивали с кунцевским от "кабачка" и пришли к заключению, что "они" поспорят между собой: там была видна Москва-река, а здесь не мозолили глаза высокие фабричные трубы Мневников. Художник Лёв Брунин, с вьющимися золотистыми волосами, с нежным взглядом голубых глаз, любовался Наташей. Он жил у Осиповых, потому что рисовал большие портреты Кости и Софьи Ивановны в голубом платье масляными красками. Его присутствие, манеры, тихий голос — производили впечатление безмятежности. "Все хорошо в природе, — говорил он, — даже грязь и она хороша!"

Спала я в комнате для приезжих, и так мне понравился пружинный матрас, что я решила просить подарить мне на именины такой же — у меня был жесткий-прежесткий. По утрам солнце заливало светом открытый со всех сторон дом, с двумя террасами по бокам — он нравился мне издали, с дорожки... Куда ни посмотришь, кругом голубая даль, луга и поля! В аллее стояли стройные елочки, около них молоденькие тоненькие тополя. Дорожку ярко освещало солнце. По ней шла няня Саша и несла на руках Наденьку. "Тут будет хорошо, когда Надин будет невеста", — сказал Александр Михайлович. В самой усадьбе, в планах Кости, намечался фруктовый сад, постройка школы. Лежали бревна, валялись стружки. Отделанным выглядел домик управляющего, скотный двор с коровами. По маленькой горке можно было быстро спуститься к реке, откуда доносился шум плотины. Протекала, извиваясь, Клязьма с белыми лилиями. По берегу тянулся Денисовский лес, а Костин лес был за лугом, недалеко от имения. Под широким простором лазури лежали нивы, темнели избушки Свистухи и кресты сельского погоста.
Дни мирной деревенской тишины, дни довольства быстро проходили один за другим! Не думалось ни о каких встречах, достаточно было проснуться и почувствовать себя в Успенском. Опять за утренним чаем сливочное масло от своих коров и икра; пойдешь купаться и, выплывая на середину, лежишь на спине... Потом подадут рулетку или зразы к завтраку. К чаю Анненька принесет полную сухарницу печенья "Смесь". Немного прогуляемся и за обедом с Костей будем с террасы смотреть заказник. Кроме праздников у Кости был свободный день — суббота. В эти дни он наслаждался, из груди вырвались радостные звуки навстречу этому необъятному простору, он пел, выйдя на террасу в рубашке-фантези, с широким поясом...
Не надо спешить на поезд, и можно проявлять снимки в темной комнате. Печатались фотографии, альбом пополнялся: был отъезд мамы, группа у плотины и много других видов, построек и лиц! Он не поехал как старшина Купеческого общества на торжественный обед, который гласные Думы давали городскому голове в Сокольниках на даче Лямина. И»папа потом сердитым голосом говорил маме: "Что же Костенька на обед-то не приехал? Ведь не с городовым обедать приглашали, а с городским головой".

стр. 1 | 2 | 3

ВВЕРХ

Портал Кунцево Онлайн