Александр Городницкий

Багрицкий

Чья это память проснулась? – Тише.
Оставим старухам девичьи сны.
Восемнадцатилетний Багрицкий стихи о Суворове пишет,
В Одессе, на Ремесленной улице, на краю Мировой войны.

Медлительный и вихрастый, о чем ты думаешь, рыжий?
За дверью лает собака, звенит оса на стекле.
Еще далеко до астмы, до Революции ближе.
Жизнь непочатым хлебом лежит на твоем столе.

А день наступит последний, уронит свет на бульвары.
Станут ненужными рыбы и синий весенний гром.
Тогда запоют над тобою серебряные фанфары,
Поскачет с веселым цокотом за гробом эскадрон.

Но не убита поэзия. Не оттого ли
Выяснится, что почести отданы были зря,
Вдове твоей русские тюрьмы поведают о неволе,
Будут морить ее голодом русские лагеря?

Но не убита поэзия. Не потому ли
Далеко от Новодевичьего, в ночном бою,
В лицо твое молодое ударит немецкая пуля,
Расплещет немецкая пуля чистую кровь твою?

Будут опять мальчишки играть по дворам в пятнашки,
Не глядя на безымянные памятники пехоты.
Не принято нынче в квартирах вешать на стены шашки.
В заводах и стройках Кунцево – место твоей охоты.

Но это еще не скоро. Кругом тишина и крыши,
И можно мечтать о славе, подвигах и о милых.
Восемнадцатилетний мальчик стихи о Суворове пишет,
И нефтяное солнце вспыхивает в чернилах.